Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг - Владимир Макарович Шапко

Алёнка жила где-то на Петроградской стороне. Вместе с «запойной». В каком-то общежитии. Но дневала и ночевала у Яшумовых, у бабушки. «У девочки абсолютный слух, – за бокалом вина говорила подруге своей, виолончелистке Кургузовой, Надежда Николаевна. Под грохот пианино с усердными детьми. – Её нужно серьёзно учить. За полтора года она обошла даже Глеба. Который играет с пяти лет».

Подруги смотрели на двух усердных, которые в четыре руки наяривали шестой этюд Черни.

Мать Алёнки (запойную) Глебка видел только один раз. Возвращаясь однажды из школы. «Я вам не отдам дочь! – кричала растрёпанная странная тётенька на площадке, вытолкнутая туда бабушкой Ариной. – Не получите её! Алёнка моя! Слышите? Никогда! Я вам не запойная! Вот вам, вот! – показывала она закрытой двери целых две фиги. – Слышите? Куркули?»

Качаясь, опасная тётенька стала спускаться по лестнице. Глебка с портфелем распластался на стене. «Не бзд…, малый. Тебя не трону», – дыхнули Глебке прямо в лицо. И она дальше спускалась, мотаясь из стороны в сторону. Ей было тесно даже на широкой лестнице!

Потом она, как сказала бабушка Арина, «умотала в Сибирь». С каким-то «хахалем». Глебка спросил у Алёнки: кто такой «хахаль»? Семилетняя Алёнка любовно выводила на бумаге карандашом абрис китайской вазы Яшумовых, которую всегда обмахивала султаном бабушка: «Это фамилия такая. У дяди Гены. Дядя Гена Хахаль. – И добавила, любовно выводя последний, крутой изгиб: – Мама всегда любит его, любит, а дядя Гена Хахаль лежит и избегает… Смотри, как красиво получилось».

Алёнка поселилась у Яшумовых (у бабушки). А через год, прослушав, её взяли в ССМШ (среднюю специальную музыкальную школу). По специальности фортепьяно.

Яшумовы купили второе пианино. И его пришлось поставить в комнатку Арины Михайловны. Бабушка юной музыкантши теперь постоянно вздрагивала на кровати, когда отдыхала вечерами. А иногда от бурных напорных звуков пианино её начинало трясти. Как на катящейся по плохой дороге телеге. «Чёрт тебя! – просыпалась Арина Михайловна и утирала слюну. – Перестанешь ты или нет? Одиннадцатый час ночи!»

– До одиннадцати имею право! – весело отвечала внучка. И ещё пуще наддавала.

– Наш маленький Ломоносов в юбке, – всегда гладил головку маленькой музыкантши Владимир Константинович. По утрам, за завтраками.

Глебка от Алёнки безнадёжно отстал.

4

Глеб Владимирович смотрел в окно на весеннюю Мойку. На Мойку уже без льда.

Сегодня в небе обычное для весеннего Петербурга солнце. Затёртое, скудное. Упали в воду Мойки перевёрнутые дома. Вода меж берегов гладкая, тишайшая. Будто и не вода это вовсе, а перевёрнутое небо, упавшее в реку вместе с домами. Яшумов всё смотрел. Думалось о чём-то далёком, несбывшемся, потерянном.

Как всегда, привёл в чувство зазвонивший телефон. Конечно, опять к Акимову. И понятно зачем. Даже не стал собирать всю рукопись на окне, просто затолкал часть её в папку и понёс как мусор.

Проходя редакцию, удивился – на своих местах были только художник Гербов и верстальщик-компьютерщик Колобов. И оба они сомкнули ладони в замок и помотали Главному, мол, держитесь, Глеб Владимирович, мы с вами.

В кабинете Акимова вся редакция сидела вдоль двух стен. Шпалерой к внушительному столу с директором. Никакого другого стола (для сотрудников) предусмотрено не было. Просто сидели бедные родственники. Которых зовут сюда раз, ну, много два раза в году.

Все заулыбались, когда вошёл Яшумов. Пришёл спаситель. Спаситель поможет. Один только Плоткин не повернулся. Подавшись вперёд, смотрел на начальника за столом. Смотрел неотрывно. С каким-то разоблачающим восторгом: ну, что ещё сегодня выдумаешь? Но Акимов не видел никакого Плоткина, Акимов перебирал на столе бумажки.

Показал Яшумову на стул. Получалось, Глеб Владимирович удостоился чести сесть даже перед столом начальника.

– Галина Петровна, все собрались? – повернулся начальник к секретарше, сидящей с блокнотом и ручкой. Та подтвердила: все, Анатолий Трофимович.

Акимов откашлялся и начал как на сцене в театре:

– Господа, я собрал вас…

Гриша Плоткин тут же подхватил:

– …чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор!

Все рассмеялись.

Акимов смотрел на храброго еврея: умный, да? отважный, да?

Тот сразу на попятную: цитата, всего лишь цитата, Анатолий Трофимович. Мол, продолжайте. Внимательно слушаем вас.

Акимов продолжил:

– Буду краток. Вчера я был в отделе культуры. В администрации губернатора. У Воскового Вениамина Антоновича. Он сообщил мне приятную новость: администрация губернатора приняла решение выделить нашему издательству пять грантов. Для пяти наших молодых, но перспективных авторов, которые не могут опубликоваться за свой счёт. Голубкиной Галине, Гриндбергу Михаилу… ну и остальным. Вы их знаете.

Все сразу оживились, а женщины даже зааплодировали.

– Но есть ещё один вопрос, – поднял руку Акимов. – Наш, текущий… В наше издательство ходит уже несколько месяцев Виталий Савостин. Тоже молодой и тоже перспективный автор. Ходит, повторяю, уже не один месяц. Но почему-то наш главный редактор никак не может (или не хочет?) срабатываться с ним. Видите, Глеб Владимирович, я ничего не скрываю, говорю при всех. Так вот. Мы с Вениамином Антоновичем решили передать перспективного автора под крыло Плоткина Григория Аркадьевича. Теперь курировать Савостина будет он. Надеюсь, вы не против, Глеб Владимирович? – повернулся к Яшумову: – Теперь вы сможете заниматься более приятными авторами.

Вот это ход! – отпали сотрудники.

Яшумов вскочил, тут же сунул растрёпанную папку на колени Плоткину. Метнулся к столу и затряс руку директора:

– Вы спасли меня, Анатолий Трофимович, честное слово, спасли! Спасибо вам, спасибо! (Что называется, век не забуду!)

И был действительно рад, искренен. Однако когда быстро шёл коридором к себе, почти не слышал Гришу, который бежал с листами Савостина и извинялся, что ни сном ни духом! Глеб Владимирович! Поверьте!

В кабинете главред собирал с подоконника оставшиеся листы:

– Я правда счастлив, Григорий Аркадьевич. Честное слово. Я освободился от Савостина. Но здесь мне вряд ли уже работать. Вот – держите! – добавил кучу листов на грудь Плоткину.

– Да я-то теперь куда? – чуть не заплакал Гриша Плоткин. Он же – Гриша Пушкин. – Глеб Владимирович!..

…После работы, свободный (ни одной савостинской цитаты в голове!), вышел на канал Грибоедова, к мосту о четырёх львах. Издали больше похожих на верных псов, охраняющих мост. Терпеливо ждущих, когда пройдёт по мосту, как дух свят, сам хозяин – Александр Сергеевич Грибоедов.

Тоже шёл. Почему-то не смотрел ни на львов, ни на воду канала. Только под ноги. Словно ощущал в крови гудящее время. Никаких суеверий, примет, связанных с мостом, – только ударяющее в уши красное время. Отец тоже всегда тут ходил. Не верил тогда его ощущениям. А теперь и сам всё это испытывал.

На противоположной стороне канала обернулся. Львы, казалось, морщились, отворачивались, готовы были чихать от ползущего по берегу и пукающего дымом автомобиля. Но всё равно после моста со львами стало на душе легче.

Дома ждала неожиданность – Анна Ивановна приехала из Колпина. Одна. Без Фёдора Ивановича. Привезла дочери и зятю свежую курицу. «Рубленную» сегодня. Прямо утром, Глеб