В августе 41-го. Когда горела броня - Кошкин Иван Всеволодович

– На Украине нас бомбили несколько раз – пикировщики и один раз – истребители. У «мессеров» бомбочки маленькие, они идут на малой высоте и бросают их по одной. В нас не попали ни разу. Вот «певун» – другой разговор. Он падает почти отвесно, – старший лейтенант показал ладонью, как атакует пикировщик. – В нижней точке отцепляет бомбу. Бомба тяжелая, килограмм 200. Точность у них очень высокая. Так что если бомбят «певуны», нужно смотреть в оба. Как только бомба отделилась – нужно на полной скорости резко сворачивать в сторону. Если прямо идти – могут попасть. Если бросили машину в сторону – все, он промахнулся.

Петров помолчал.

– У нас в батальоне нашлись два деятеля… Когда началась бомбежка – остановили машины, выскочили и полезли под них. Прятаться, – он криво ухмыльнулся. – В один танк попали… Днище и борта в землю вбило, остальное вокруг раскидало. А с другим еще смешнее вышло. Бомба прямо перед машиной легла, и все осколки под днище пошли. Танк хоть бы хны, а экипаж – в мясо.

– А если не под танк, а в сторону отбежать? – спросил кто-то из танкистов.

– Можно и в сторону… – громко сказал комиссар.

Танкисты снова обернулись назад.

– Только такой хитроумный маневр будет расцениваться как дезертирство, – комиссар говорил спокойно, четко выговаривая каждое слово. – Со всеми вытекающими.

Наступила гробовая тишина.

– Объявлена Отечественная война, товарищи, и вместо того чтобы прикидывать, как бы так похитрее и понадежнее покинуть свой танк, вам бы подумать, как будете на нем драться. Товарищ Петров вам рассказывает, как нужно действовать в бою, чтобы выполнить боевую задачу… – голос Белякова потяжелел. – Но, похоже, не в коня корм. Кое-кто уже думает, как бы в сторону отбежать.

Танкисты молчали. Комиссар обвел взглядом собравшихся и вздохнул:

– Я, понимаю, вам страшно, но…

Он вдруг понял, что ему нечего сказать этим молодым ребятам. Комиссар давным-давно приучил себя побеждать страх. Еще в тридцать втором, когда молодой красноармеец Беляков гонялся за басмачами по Туркестану, он осознал одну простую вещь: страх убивает раньше, чем пули или сабли бандитов. Однажды пограничный патруль попал в засаду в ущелье. Его товарищ, увидев впереди всадников в полосатых халатах, повернул коня и попытался спастись бегством, но путь назад был отрезан, и Беляков, услышав крики и выстрелы позади, понял, что обратной дороги нет. Басмачи остановились, не доезжая тридцати шагов, их винтовки лежали поперек седел. Один из них выехал вперед и, улыбаясь во весь рот, что-то прокричал по-узбекски, затем повернулся к остальным и провел ребром ладони по горлу. Бандиты расхохотались, они были почти дружелюбны – этот русский был в их руках, он не станет сопротивляться и позволит связать себя, как барана. А Беляков неожиданно почувствовал странное облегчение. Бежать было некуда, и от этого голова стала ясной, а руки – легкими. Ему даже не пришлось, как обычно, подавлять страх – тот просто умер, исчез. Беляков положил руку на рукоять шашки… Если бы он попытался отстреливаться, его изрешетили бы пулями на месте. Но когда он тронул рысью с места, басмачи просто тупо смотрели, как русский разгоняет коня. Его бешеный крик вспугнул лошадей, а пограничник уже подлетал с занесенной для удара шашкой. По камням запрыгала голова в белой папахе, один из бандитов тонко завизжал, глядя на обрубок на месте правой руки. Беляков вертелся среди них, хлеща шашкой на все стороны. «Дэвана!» – закричал кто-то, и басмачи бросились врассыпную, спасаясь от одержимого русского. Он на скаку срубил еще одного и диким галопом ушел по ущелью. Утром пограничный отряд был на месте схватки. Керим, боец из местных, долго ходил между камней, читая одному ему видимые следы, затем подошел к командиру и молча показал ему три пальца. Изуродованное тело второго пограничника нашли дальше по ущелью. В тот день Беляков убил свой страх.

Через семь лет, уже на другой границе, в заснеженных финских лесах, он убил его снова. Когда белофинны рассекли колонну на лесной дороге и принялись забрасывать танки бутылками с горючей смесью, батальонный комиссар Беляков развернул свою машину и точными выстрелами отогнал их прочь. Он готов был убивать страх снова и снова, и каждый раз это давалось все легче и легче, но Беляков уже давно понял, что не может требовать того же от других. Люди боялись, и с этим ничего нельзя было поделать. Его задачей, как комиссара, было помочь им преодолеть страх, однако как это сделать сейчас – он не знал. Человек хочет жить – это естественно, это в его природе. Как заставить его забыть об этом, как повести вперед, под бомбы, навстречу смерти!.. Комиссар глубоко вздохнул – он должен хотя бы попытаться объяснить это своим танкистам…

– Значит, так, товарищи, – Шелепин безжалостно нарушил сосредоточенность Белякова, похоже, даже не заметив этого. – Получен приказ выдвигаться к линии фронта для поддержки контрудара наших войск. Мы переходим в распоряжение командира 27-го стрелкового корпуса, наш батальон будет действовать отдельно от дивизии…

С некоторой завистью комиссар отметил, с каким вниманием танкисты слушают майора.

– Хочу отметить, – комбат говорил с непривычной серьезностью и какой-то обычно не свойственной ему силой в голосе, – что нами получен приказ на наступление. На наступление, товарищи! Не собираюсь обещать вам, что мы решим исход войны и прямо отсюда погоним врага на запад, но сколько-то своей земли назад отберем, – он внимательно посмотрел на своих подчиненных. – Если, конечно, будем думать о том, как нанести врагу поражение, а не о том, как бы сберечь любой ценой свою драгоценную шкуру.

Комбат выпрямился во весь свой небольшой рост. Сейчас этот невысокий полноватый командир казался почти величественным.

– Я не ожидаю от вас, что вы все, как один, станете Героями Советского Союза, но трусости в своем батальоне не потерплю! – Его голос смягчился. – Кое-кого из вас я сам учил. Так вот, надеюсь, что вы меня не опозорите. Засим комсомольское собрание разрешите считать закрытым, резолюцию пусть каждый для себя сформулирует сам. Экипажам – готовить танки к маршу, командирам рот – остаться. И вытащите кто-нибудь Евграфыча из этой консервной банки, – он указал на Т-26, в котором копались ремонтники. – Он мне нужен.

Танкисты бегом бросились к машинам, Петров, Иванов и Бурцев подошли к комбату. Шелепин достал из офицерской сумки карту-двухкилометровку и развернул ее на лобовой броне ближайшей «тридцатьчетверки».

– Итак, устроим небольшое тактическое занятие. Нам нужно прибыть из Н*** вот сюда, к населенному пункту с незамысловатым названием Сосновка. В принципе, дорог две. Можно двигаться по шоссе, можно пройти немного на юг и идти по проселку. Какую дорогу выбрали бы вы? Петров, тебя это не касается, по глазам вижу, ответ знаешь. Лейтенант Бурцев?

– По шоссе, товарищ майор, – четко ответил лейтенант.

Он достал из своей сумки остро отточенный карандаш, снял с него самодельный, из плексигласа колпачок и, несколько рисуясь, отчертил по линейке предполагаемый путь движения колонны.

– Понятно, – кивнул комбат. – А почему?

– Так здесь же короче, – удивленно ответил лейтенант. – Да и шоссе, опять же…

– Ясненько, – Шелепин повернулся к комроты-3: – А что нам скажет товарищ Иванов?

– Я бы двигался по проселку, – ответил отличник боевой и политической подготовки.

– Объясните, – резко сказал майор.

Иванов вспыхнул, но потом наклонил голову и ткнул пальцем в карту.

– Нам придется пересекать реку Белую. Вот здесь. У моста грузоподъемность – 12 тонн. Средние и тяжелые танки не пройдут. С другой стороны, на проселке будет брод. Дно – песчано-каменистое, танки должны пройти. Ну и еще… – он неуверенно оглянулся на комиссара. – По шоссе наверняка движутся беженцы и, вообще, оно должно быть забито…

– Оценка «отлично», – улыбнулся Шелепин, и Иванов просиял в ответ. – Вам, товарищ Бурцев, работать над собой. Петров, выдели взвод в головную походную заставу. Я бы рекомендовал узбека, Турсунходжиев, кажется, его фамилия. Похоже – парень толковый. Так, а вот и наш папа пожаловал.