Код тьмы - Дмитрий Владимирович Лазарев

и вскипятить в чайнике – не баре поди-ка, ничего с ними не случится. Спать тоже хотелось, но тут пока помогал держаться азарт – возможно, они в шаге от спасения, какой тут сон!

– Ну что, готов? – спросил Петр Леонидович на десятый раз проверявшего выставленные на излучателе настройки Олега.

– Готов, – выдохнул тот.

– На ком будем пробовать?

Инженер немного поколебался и направился к охраннику. Петр Леонидович едва заметно покачал головой, но ничего не сказал. Вот и выяснилось, кого меньше жалко. Ожидаемо, но царапнуло. Ага, а сам-то ты, господин моралист, окажись среди этих двоих близкий тебе человек, с кого бы начал? Вот то-то же.

Зараженные уже оба очнулись и сипло подвывали – сорвали голоса воплями. Охранник, как увидел направляющегося к нему инженера с излучателем, поджал ноги, задергался и зарычал. Лицо его исказили злоба и страх. Неужели что-то понимал? Непонятная черная штука в руках Фролова могла быть чем угодно, но солярник, похоже, каким-то шестым чувством чуял – с ним будут делать что-то рискованное. Конечно, он не мог знать, что, если повезет, для него это все закончится очень даже хорошо.

Олег между тем настроил сектор излучения на минимум, чтобы не задеть также начавшую паниковать Зонину.

– Ну, помолясь… – тихо произнес он и нажал на кнопку.

Излучение, как и прежде, было почти невидимое, но охранник его, похоже, ощущал всем своим организмом. Гримаса злобы и страха сменилась на его лице болью и агонией. Тело изогнулось, словно его мышцы все разом свело внезапной судорогой, пальцы скрючились, и глаза закатились. Первые мгновения Петр Леонидович наблюдал за этим процессом достаточно спокойно, потому что помнил реакцию Грицука на излучение – того тоже корежило будь здоров. Уверенность, что все нормально и так оно и должно быть, продержалась, наверное, секунд пятнадцать, а потом солярник задергался, словно в эпилептическом припадке, на губах у него выступила пена, а следом за ней – кровь. Затем кровь потекла у него также из носа и из глаз, он страшно захрипел и замер. Не было нужды щупать его пульс, чтобы понять – одним солярником в больнице стало меньше. Но не по причине исцеления, а по причине смерти.

Секунд пять Фролов и Покрышкин стояли, словно окаменевшие, а потом инженер вдруг бешено заорал: «Твою мать!!!» и с размаху залепил кулаком в стену. Наверное, это было больно, но Олег как будто даже не заметил этого: его лицо исказилось не меньше, чем у прикованной неподалеку Зониной, только у него это была гримаса отчаяния.

– Нам конец, – прошептал он и добавил еще тише: – Конец…

Петру Леонидовичу доводилось уже видеть подобное – когда из вроде бы сильного и волевого человека словно стержень выдергивают, на котором он держится. Именно это сейчас случилось с Фроловым: он слишком много надежд вложил в этот вариант кода, и, когда он не сработал, удар для инженера получился поистине страшным. Покрышкину, конечно, тоже прилетело будь здоров, но это все же был нокдаун, а не нокаут. Между ними была одна разница: не Покрышкин, ломая голову, раз за разом подбирал все новые варианты «кода тьмы» и с каждым новым провалом все больше и больше терял надежду. Для него этот удар был первым, а у Фролова – черт знает каким. Когда-то у человека, как бы он ни умел держать удары судьбы, достигается предел прочности. С Олегом Фроловым это случилось сейчас, в больнице, заполненной агрессивными заразными больными, на фоне дикого недосыпа и голода и за двадцать шесть часов до момента, когда их всех уничтожат во избежание распространения опаснейшей эпидемии.

Это все можно было понять, но не принять. Не сейчас, не когда поломка чего-то в личности одного человека выносит приговор многим. Петр Леонидович схватил Фролова за плечи и потряс:

– Ау, Олег! Отставить панику, твою вакцину! У нас еще есть время, слышишь?! Целых чертовых двадцать шесть часов! Это прорва времени для тех, у кого есть голова на плечах! А у нас она есть. Мы с тобой знаешь какие умные? Ты изобрел этот излучатель, ты почти придумал код, осталось-то сделать всего один шаг! И что, ты думаешь, что мы с тобой его не сделаем? Да не смеши мои тапочки!

Речь получилась так себе, и Покрышкин это понимал: детская, упирающая на эмоции, на слабо́. Так повесившего нос подростка уговаривают, а не взрослого, состоявшегося мужчину. Только вот как раз в данном конкретном случае именно такое и могло сработать. Поломку в цейтноте некогда чинить качественно, по науке. Тут пойдет и «дунем, плюнем и заклеим скотчем». Лишь бы продержался, не дезертировал с поля боя. Потому что, если сбежит он, Петру Леонидовичу в одиночку не сдюжить. А тогда цепочка потянется такая, что мама не горюй: погибнут они, погибнет вся СКБ номер пять, а потом, возможно, прикажет долго жить и проект «Код тьмы», а с ним и две трети человечества, когда эта чертова вспышка на Солнце все же произойдет… Держаться, боец Фролов, не ломаться! Слышишь?!

Инженер поднял на Покрышкина свой полумертвый взгляд.

– Опять с нуля начинать… Мы не успеем. Из двадцати шести часов вычти еще время на настройку излучателей, а потом, если у нас получится, на зачистку всей больницы от зараженных, чтобы можно было отменить директиву семь-четыре.

Петр Леонидович сжал зубы.

– Во-первых, успеем, если не будем сопли на кулак мотать и включим голову. Во-вторых, не с нуля. Я думаю, что в целом мы пошли правильным путем. Ошибка в какой-то мелочи, в нюансе, который мы не учли. И стоит нам найти эту ошибку, как все заработает.

– Да с чего ты взял?

– Да с того же, с чего и ты свое «улучшение через ухудшение». Интуиция.

– А если я ошибся?

– Не ошибся! Не веришь больше своему чутью, так поверь моему! Оно меня еще ни разу не подводило… Вот что, в бутылке осталось воды на две чашки кофе. Давай бахнем по одной да с печеньем – гулять так гулять – и за дело!

В глазах Фролова что-то блеснуло, и он хмыкнул.

– Ладно, уболтал, черт языкастый! Ставь чайник.

– Вооот! Так бы сразу!

* * * *

18 часов до применения директивы семь-четыре

Если честно, Петр Леонидович и сам уже был готов отчаяться: он чувствовал, что решение совсем рядом, но не мог ухватить нужную мысль за хвост. Организм предавал, все норовя свалиться без сил и рухнуть в омут беспробудного сна на много часов подряд… Ага, чтобы проснуться на том свете. Нет уж,