Счастье - Дмитрий Щербинин

Она положила ладонь на ручку, стала поворачивать ее, дернула - неужели же свобода?! Но нет - конечно, в состоянии своем она позабыла, что дверь закрыта еще и на замок, что надо повернуться, взять ключ с полки у зеркала. Замерла, уже собралась это сделать, как... Словно раскаленной плетью ее ударило - она не выдержала вскрикнула - а плеть то все въедалась с непереносимым треском в ее голову - это был звонок. И с той стороны двери, уже и кулаками стучали; разом несколько встревоженных и разозленных соседских голосов требовали:

- Да что же это у вас происходит?! Совсем с ума посходили?! Весь дом решили разнести! Сейчас милицию вызовем!.. Да я уже и вызвала милицию разве же можно такое безобразие терпеть!.. Семейка - весь день горлопанили, теперь еще и ночью не унимаются!..

И все это время не переставали звонить, не переставали стучать.

Вика стояла словно парализованная, и тут сзади ее перехватила рука - рука пылающая, сильная. Она уже знала, кто это, и она закричала - закричала истерично, пронзительно, как могут кричать женщины в таких критических ситуациях - наверное визг ее перебудил всех, кто еще спал в этом подъезде, прорезался среди стен до самого нижнего этажа. Такой вопль не каждый в своей жизни услышит, и это хорошо - это вопль умирающей жертвы, это боль нечеловеческая, это надрыв - те, кто услышит такой вопль (но не в кино нет, нет - там все игра) - тот никогда не забудет, перед тем бездна смерти распахнется.

Звон прекратился и вообще все замерло. Вика больше не кричала - она вся выложилась в крике, и, хотя и не теряла еще сознания, но пребывала в таком состоянии, что не могла уже и пошевелиться, вообще походила на умершую, и только глаза ее были широко распахнуты, и там бился, надрывался темный ужас. Вот в дверь вновь забили - теперь уже из всех сил, ногами - кто-то из соседских мужиков, кто посильнее - теперь дверь торопились высадить, и кто-то удостоверился - действительно ли вызвали милицию. Однако, не так то легко было высадить эту дверь - ведь это была уже не та ветхая темная дверца, из-за которой так легко вырывалась когда-то Музыка - это была крепчайшая, призванная охранять эту дорогую квартиру дверища, защита от грабителей - и не смотря на силу ударов, а это были действительно сильные удары - она лишь слегка сотрясалась. Ну а Виталий схватил свою супругу за руку, и как какую-то поклажу, как мешок, поволок в гостиную, где все выглядело так, как и должно было выглядеть после всколыхнувшего полдома грохота: все перевернутое, вздыбленное - подобное можно увидеть после землетрясения или после бомбардировки - только вот окружающие стены каким-то образом еще оставались целыми. Стенка рухнула и на диван - вздыбилась там изломанной горою, а весь пол вокруг был усеян разбившимися посудинами, измятыми книгами и прочим. Магнитофон был также погребен где-то под этим, и скорее всего сломан - но Виталий уже успел притащить другой магнитофон поставил его на какой-то груде, как раз на том месте, где стоял когда-то старый магнитофон, Музыку дарил.

Да - он действительно нашел кассету, он уже вставил ее в магнитофон, как раздался этот предательский звонок в дверь - случись он хоть на полминуты позже и Вике удалось бы ускользнуть, но Виталий тогда бросился в коридор ему представилось, что дверь на лестницу распахнута, и что лезут оттуда демоны преисподней, жаждущие отлучить его от Музыки. И он готов был сражаться с этими демонами, готов был... нет - не погибнуть; теперь он не мог погибнуть - теперь он должен был только побеждать, чтобы остаться таки наедине с Ней, с Музыкой. Но в коридоре он увидел только свою жену, и она больше не пугала его, показалась жалкой, ничего не знающей - он захотел и ее приобщить к Музыке, как пытался это сделать когда-то с Виктором.

И вот он приволок ее в комнату, толкнул на оставшийся свободным кусок дивана - бросился поскорее к магнитофону, включил - было еще несколько мгновений перед началом, и он метнулся к выключателю, с необычайной ловкостью перескочил через нагроможденье - вот не стало электрического света, но желанной ему темноты не было - заря уже вступила в свои права, и уже разливались по небесам потоки бордовых, пламенных тонов - восходил новый день, и словно тревожный пульс его звучали сильные удары в дверь.

Виталий бросился было искать какую-нибудь занавесь, но тут началась Музыка. Он замер, он прислонился к стене, и смотрел в дальний, темный угол заря уже не мешала ему, он не замечал окружающего - крупные, жаркие слезы покатились по его щекам. И казалось Виталию, что он никогда и не уходил от это Музыки - быть может, и была какая-то безмерно малая вспышка безумия, но она ушла - она уже никогда не должна была возвращаться, уже забылась. Он дрожал вместе с этой музыкой, он лил вместе с ней слезы, он умирал, и тут же возрождался вновь вместе с неведомым, небесным скрипачом. И он верил, что теперь это никогда не прекратится, что он, как и прежде (как и мгновенье назад!), будет переворачивать вновь и вновь кассету (даже и не зная, что новый магнитофон сам может это сделать); что будут лететь где-то неведомые, суетные годы, ну а он непреклонно будет двигаться к своей цели - вновь и вновь вспоминать ту встречу в весеннюю пору - любить, любить, Любить...

И ведь он привык не замечать времени, вот и теперь те минуты, которые оставались до приезда врачей и милиции пролетели в одно мгновенье. Он не слышал громких, требующих открыть дверь голосов, но когда раздались удары много более сильные нежели прежде, удары от которых стала содрогаться люстра, а не разбившаяся еще посуда покатилась по полу - тогда он очнулся от своего счастливо и рыдающего, так не похожего на жизнь иных людей забытья.

Да - он очнулся - он понял, что всеми силами должен охранять свое счастье. Он понимал, что дверь ему никак не удержать, но он бросился к Вике, которая так и сидела на уголке дивана, вся сжалась, не двигалась; и только изредка ее, кажущееся теперь необычайно хрупким тело вздрагивало, словно бы от неких внутренних ударов - слезы медленно наполняли ее глаза, и во врывающемся в комнату бордовым свечении казалось, что это кровавые слезы. Она рыдала, сама не ведая от чего; сначала то, кажется от ужаса, но потом... потом она как и Виктор когда-то, сама не замечая того, погрузилась в Музыку. Музыка вымела из нее, как сильный ветер выметает сор, ее ужас, ее ненависть - она погрузилась в эту завораживающую, слезы выбивающую тоску, да так и сидела без всякого движенья, все слушала-слушала. И она даже не заметила, как этот Демон, муж ее, оказался рядом, как схватил ее за руку, как стал исступленно, обжигая горячими слезами эту руку целовать - удары в дверь еще усилились, теперь раздавался еще и некий скрежет, Виталий сделал музыку громче, затем склонился к ней к самому уху и зашептал

- Они скоро будут здесь. Они проникнуться этой музыкой...

- Нет, не проникнуться... - последовал едва слышный шепот. - Они все слишком встревожены, слишком суетны. Они даже не остановятся...

- Да, именно так и будет... - так же, шепотом, отвечал Виктор.

В молчании, в волнах музыки, минуло еще сколько-то, совсем, кажется, немного времени. После этого Виталий промолвил:

- Вика, ведь ты же убежишь потом...

- Что?..

- Ты не постоянна, вы все не постоянны. Так же, и Виктор, мой старый друг - он мог проникнуться музыкой на несколько минут, но что-то мешало ему остаться погруженным в нее навсегда - что-то гнало его вернуться туда, начать читать свои проповеди о пустоте... Когда они ворвутся, когда выключат музыку - ведь тогда ты оставишь меня..

- Нет, нет - не правда!

- Быть может, и ты станешь читать мне всякие проповеди о том, как надо жить. И я знаю... да - я знаю - ты выкинешь, сломаешь, сожжешь эту кассету, а потом, на все мольбы мои неизменно будешь отвечать, что не знаешь, куда она задевалась. Понимаешь, эти искренние, яркие чувства, которые сейчас в нас горят, они разобьются - в тебе точно разобьются, ты станешь прежней...

Уже тогда Вика сердцем почувствовала какую-то особую интонацию, и она вскрикнула, она отдернулась, хотела убежать, но он крепко держал ее за руку. И тогда она прильнула к его груди, взмолилась, хотя еще толком и не знала, о чем молит:

- Нет, пожалуйста... Я исправлюсь, я сделаю все как ты хочешь...

Он же неотрывно смотрел на нее, и по щекам его беспрерывно катились крупные, жаркие слезы. Пронзительный накал Музыки все нарастал - они стенала, она молила, она разрывала эту пустую, ненужную плоть в клочья.

Вот из коридора прорвался особо сильный удар - казалось, что в их бронированную дверь стрельнули из пушки - все содрогнулось, и удивительным было только то, что в комнату до сих пор еще никто не ворвался.

- Вика, понимаешь ли ты, что это последние мгновения нашего Счастья?!! он проревел эти слова жутким, нечеловеческим голосом.

- Нет! Нет!! Нет!!! - тоже рыдая, выкрикнула она.

- Сейчас чувства накалены, сейчас я рыдаю, сейчас душа в великом мраке, и я готов писать стихи - множество этих так нравящихся вам стихов... Эти стихи, эти жалкие стишки - ничтожные отражения того, что я на самом деле чувствую! Разрывает меня изнутри эта боль! Разрывает!.. - после некоторой паузы, когда еще один могучий удар сотряс комнату, продолжил. - Но даже и этих стишков они не дадут мне написать. Ворвутся, разлучат с Музыкой. Сейчас я тебе во всем признаюсь: я же ужасно, ужасно боялся, что не смогу найти кассету до рассвета, что придется просуществовать еще один бессмысленный день, я чувствовал, что не выдержу еще одного дня в этом мерзком Аду, с ума сойду... А кого же теперь! Теперь, когда уже Музыка играет, когда вновь живу - кого это - осознавать, что ты будешь оторван от этого, брошен в бездну, в болото...