Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

Так. Пошли, любезный читатель, дальше. В десять часов вечера директору позвонили по телефону. Палатный позвал. Как его фамилия? Юцелер. Палатный Юцелер позвал его к аппарату. Запишем в наш блокнотик: спросить палатного Юцелера, мужской или женский голос спрашивал директора… Телефон… А где телефон?

Штудер встал, подошел к пианино, нажал на клавиши… Ох и расстроена же у них эта черная колода! Потом поднялся на сцену — не без труда — и начал, пригнувшись, ходить вокруг стола. В темном костюме, согнувшись почти до пола, он был похож на огромного ньюфаундленда, старательно берущего след. Он приподнял свисающий угол скатерти, заглянул под стол.

Маленькая карточка, синенькая, жутко грязная. Школьные прописи… Ровненький ученический почерк…

«Я позвоню тебе патом в десять, Ули. Мы пойдем патом гулять». «Патом» через «а»… Подписи нет.

Без подписи. И хотя карточка и не валялась непосредственно под креслом, догадаться было нетрудно, кому она предназначалась. Где же был телефон? Штудер спустился со сцены, огляделся и увидел в соседней комнатке аппарат.

Он был черный с белым диском и однозначными цифрами на нем — от единицы до девятки. Обычный аппарат, такой же, как в городе. В центре диска стоял номер — 49. Рядом с телефоном на стене висел список номеров. В самом конце мелкими печатными буквами было приписано: «Все красные номера имеют прямую связь с городом».

«12 — директор» было напечатано, само собой, красным, «13 — главный врач» тоже, потом контора и так далее. А вот все номера отделений были черные. Надзорная палата «Н» (мужское отделение) имела номер 44. И казино с номером 49 тоже было напечатано черным.

Следовательно, логический вывод: директору Борстли звонили по внутреннему телефону, из больницы. Если бы ему звонили извне, за ним бы пришел швейцар Драйер и директор разговаривал бы со своего аппарата в кабинете или из своей квартиры. Ему звонила одна из сиделок… «Я позвоню тебе патом в десять, Ули…» Значит, в десять он собирался пойти с ней гулять. Может, прогулка затянулась, продлилась дольше, чем предполагалось, они не вернулись, а уехали первым поездом в Тун или Интерлакен, да и на Юге, в Тессине, сейчас наверняка неплохо, когда здесь уже осень.

И разгромленный кабинет директора не имеет ничего общего с преступлением, а исчезновение пациента Питерлена — чистое совпадение, и нет никакой «коннексии», выражаясь словечками доктора Ладунера, не говоря уже об «импондерабилиях».

Может, начальник кантональной полиции совершенно напрасно вытащил его ни свет ни заря из постели. Оставалось, правда, странное требование доктора Ладунера, просьба «прикрыть его силами кантональной полиции»…

Вот за этим, пожалуй, что-то стоит. Особенно если учесть, что пресловутый полковник Каплаун затесался каким то образом в эту историю. Его сын… Навязчивый страх… Ну хорошо, хватит. Да только кто раз обжегся на молоке, дует и на воду, а вахмистр Штудер уже обжигался на полковнике Каплауне…

Прописи! — вспомнил он. Девчушка еще совсем недавно ходила в школу. И Штудер дурашливо улыбнулся, представив себе старика директора в его старомодной накидке и черной широкополой шляпе под ручку с молоденькой сиделкой. Маленькая глупышка с почтением и замиранием в сердце смотрела на старого человека, казавшегося ей необыкновенным, великим ученым, и, конечно, мечтала стать в ближайшем будущем супругой господина директора…

Доктор Ладунер хотел взять его с собой на обход главного врача. Может, и стоило пойти. Тогда, пожалуй, можно было бы увидеть палатного Юцелера и спросить его, что за голос говорил по телефону. Можно было бы и ночного санитара Боненблуста подвергнуть перекрестному допросу и вытянуть из него; каким образом исчез пациент Питерлен. Тогда дело было бы в шляпе, и он мог бы со спокойной совестью вернуться с доктором Ладунером назад в Берн, а оттуда домой в Кирхенфельд…

Штудер еще раз вытащил свой блокнотик, спрятал туда голубую карточку с прописями ученицы и начал потихоньку мастерски насвистывать свою любимую песенку. Когда он выходил из дверей казино, он уже добрался до начала второго куплета, но тут же умолк.

Мимо него двигалась странная повозка. Тачка на двух колесах, кузов, а между оглоблями приплясывал человек. С другой стороны к кузову была прикреплена длинная цепь, обматывавшая четыре поперечных бревна. Каждое бревно держали по два человека, так что двухколесную тачку тащили на цепи восемь человек. Рядом со странной повозкой шагал человек в синем халате. Он поздоровался, улыбаясь, и закричал: «Остановка! Остановка, я сказал!» Человек между оглоблями прекратил свой танец, восемь человек на цепи тоже замерли. Штудер спросил хриплым голосом, севшим от изумления:

— Что это такое?

— Экспресс из Рандлингена! — засмеялся человек в синем. И доверчиво разъяснил: — Так называемая трудотерапия, нужна для того, чтобы больные больше двигались… Само собой, на такое способны только полные идиоты. Но после этого они ведут себя гораздо спокойнее… Счастливо оставаться! Но-о-о! — крикнул он. — Поехали!

И экспресс послушно двинулся дальше в путь.

Трудотерапия!.. — думал Штудер и все стоял и качал головой, он никак не мог прийти в себя. Лечение трудом! Этот тягловый скот уже не нуждался в лечении. Поздно!.. Да, но он же не психиатр, а всего-навсего только простой сыщик… И слава тебе господи, между прочим…

БЕЛЫЙ КАРДИНАЛ

Дверь рядом с кабинетом директора внезапно распахнулась, стукнулась о деревянную обшивку, и вестибюль сразу заполнился гулом голосов. В общем гудении странно выделялся чей-то квакающий голос, словно выпрыгивая, он спрашивал на местном диалекте:

— Ну как, господин доктор, готовим струмент для спинномозговой пункции?

И тут же голос Ладунера:

— Для Шмокера, хотите вы сказать? Валяйте, не возражаю.

Все-таки странная у него для швейцарца речь — чистый немецкий, за исключением одного слова. Штудер пошел на голос и чуть не столкнулся с доктором Ладунером — он был в белом халате, грудь колесом и по-прежнему каштановый хохолок на макушке, как перышки цапли.

— А-а, Штудер, вот вы где. Хорошо, что я вас нашел. Само собой, вы пойдете со мной на обход. Я вас только быстренько представлю, и мы отправимся.

Позади него стояли четыре фигуры в белых халатах, Ладунер сделал шаг в сторону.

— Вахмистр Штудер. Он будет играть в нашей комедии с побегом и исчезновением роль детектива. Доктор Блуменштайн, четвертый ординатор, состоит в тесном родстве с нашим пропавшим директором.

— Очень рад.

— Взаимно.

— Вы можете не тратить время на условности, я за всех все скажу… — Доктор Ладунер, судя по всему, был сильно возбужден.

Значит, свояка господина директора зовут Блуменштайном. Штудер посмотрел на него — по меньшей мере метра два росту, гладкое розовое лицо пупса и руки! То были уже не руки, а теннисные, ракетки! Значит, у этого Блуменштайна есть жена… Так-так… Что-то не похоже. Он скорее напоминает тех детей-великанов, которыми завлекают толпу на ярмарках.

— Минуточку! — сказал доктор Ладунер. — Представьтесь-ка друг другу сами, или пусть это сделает Блуменштайн…

И доктор Ладунер тут же исчез, взлетев вверх по лестнице.

Ему надо поговорить с Гербертом Каплауном, у того навязчивый страх, как говорит доктор. Если бы можно было послушать, о чем они там будут толковать… — думал Штудер, рассеянно вслушиваясь в те фамилии, что ему назывались. Второй белый халат был, очевидно, уроженцем французской Швейцарии, потому что сказал: «Enchanté, inspecteur!»,[5] а еще двое в белых халатах — боже праведный, упаси и помилуй, — две бабы! Штудер сразу принял холодный и неприступный вид. Он всегда испытывал резкую неприязнь к имеющим мужскую профессию женщинам. Обе к тому же не вызывали никаких эмоций. Бесцветные какие-то. На ногах грубые полуботинки на резиновой подошве, на тощих икрах простые бумажные чулки.

Все молча стояли и ждали. А одного оставили без внимания, и он решил представиться сам. Это был обладатель того странного голоса, спрашивавшего о подготовке инструмента для спинномозговой пункции.

— Ах вот вы какой, господин вахмистр Штудер, очин-но приятно, а я старший санитар Вайраух…

У него было красное лицо, а щеки в смешливых паучках красных жилок. За стеклами роговых очков блестели маленькие хитрые поросячьи глазки. Белая куртка, надетая поверх длинного белого фартука, не была застегнута, из-под нее выпирал живот, выпирал так внушительно, что, казалось, фартук вот-вот лопнет, под натянутой тканью рельефно обозначилась цепочка для часов, призванная украшать жилет.

Штудер, приняв убийственно серьезный вид, извлек блокнот и начал записывать своим бисерным почерком.

— Э-э, что вы там царапаете, господин вахмистр?