Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

Доктор Ладунер спросил:

— Шмокер, несмотря на шум, так и не проснулся? Вы два часа пролежали без сознания в соседней комнате, а господин Шмокер так и не проснулся? И никто в палате ничего не заметил? Ведь некоторые пациенты тут плохо спят. И им ничего не бросилось в глаза?

Штудер все-таки вмешался; так дело с места не сдвинется.

Он сказал:

— Давайте оставим пока все в покое. Если позволите, я попытаюсь представить себе, что здесь произошло. Можно мне осмотреть комнату, в которой жили Питерлен со Шмокером, совершившим покушение на федерального советника?

— Конечно, Штудер, пожалуйста, проходите, вот дверь…

Штудер встал, вошел в соседнее помещение. Два окна. Одно выходит в сад, другое смотрит на двухэтажный корпус «Б»-1. Две кровати. На стенах больше десятка рисунков углем. Мужские лица со странно застывшими чертами и выражениями — срисованы, очевидно, с фотографий. Деревья, похожие на привидения. Огромная голова, словно из кошмарного сна, — широкоскулая, с огромным ртом, как у жабы. И головка девушки…

Головка девушки. Миленькая мордашка, какие часто встречаются на почтовых открытках с картинками, охотно покупаемых деревенскими парнями для своих любовных посланий. Ясно одно — рисунок сделан не по фотографии. Штудер вытащил одну за другой четыре кнопки из стены, сложил рисунок и сунул его в карман. Потом он приподнял по очереди матрацы на кроватях. Под вторым лежал квадратный лоскуток плотной серой материи. Он взял в руки лоскут, попробовал его на ощупь, помял в пальцах — хороший материал, добротный; Штудер покачал головой, сунул лоскут в карман. Больше в комнате ничего интересного не было. В одном из ящиков, которые он выдвинул, он нашел простые и угольные карандаши, мел, пузыречек с фиксативом… Он возвратился назад.

Там никто не сдвинулся с места. Только «француз» пробовал теперь выполнить трудное па танго — поворот с одновременным проходом вперед, оно ему пока не давалось. Его хитренькое личико зверька собралось в морщины и было сосредоточенно-серьезным.

— Вот этот кусок ткани… — начал Штудер. — Может мне кто объяснить, что это за материал и откуда он там?

Первым ответил стройный палатный Юцелер. Он очень удивлен, сказал он, что вахмистр нашел кусок этой тряпки. Он что, придает ему значение? Лоскут оторван от простыни, на которых спят пациенты в «Б»-1, там другие стелить нельзя, они все разрывают в клочья. А один такой кусок дали пациенту Питерлену — вообще-то он был больше — кисти вытирать…

Почему вахмистр проявляет такой интерес к этой тряпке?

Штудер ответил, у него, собственно, нет пока никакой особой причины проявлять к ней интерес, просто он нашел ее под матрацем, довольно надежно запрятанную, на самой середине кровати… Может, конечно, его вопрос и окажется праздным, так на нем все и закончится.

— Но пока давайте дальше. Питерлен был вчера на вечере? Как долго длился праздник?

— До полуночи, — ответил палатный Юцелер и скрестил на груди руки, словно хотел сказать: я здесь для того, и нахожусь, чтоб давать справки. Определенно было некоторое сходство между ним и доктором Ладунером.

— А Питерлен танцевал?

— Нет. Сначала он очень радовался танцам. Но потом вдруг вовсе не захотел танцевать. Сидел в углу, и нам с большим трудом удалось уговорить его поиграть на аккордеоне. Хотя бы несколько танцев… Он был в очень плохом настроении. Видимо, потому что Вазем не пришла на праздник…

— Вазем? — Штудер навострил уши. — Кто такая фройляйн Вазем? — спросил он и посмотрел простачком на доктора Ладунера. Он увидел, как «француз» вдруг прекратил свои танцевальные пируэты, замер на мысочках, заморгал и ухмыльнулся, а доктор Блуменштайн, стоя на одной ноге, как аист, стал красным. Обе дамы уставились в пол.

Доктор Ладунер закашлялся. Палатный уже собрался ответить, но главный врач резко перебил его.

— Мы перевели Питерлена в группу маляров, — ответил он сухо. — Малярная группа красила в последнее время стены в женских палатах в «Н». И пациент Питерлен влюбился в сиделку Ирму Вазем. Бывает. Это все импондерабилии.

— Импондерабилии… — вторила ему ассистентка из прибалтийских немцев, умудренно кивая головой, и только доктор Нёвиль, ассистент-«француз», чуть слышно захихикал.

— Вазем… Ирма Вазем… — повторял Штудер, погруженный в свои мысли. — Она отвечала взаимностью пациенту Питерлену? — Задавая вопрос, он внимательно изучал свои ногти, коротко остриженные и имеющие форму шпателя.

Молчание, полное смущения… Смущения? Нет, не совсем то. Штудер чувствовал: молчание выражало одновременно всеобщее недовольство. Недовольство из-за его бесцеремонных расспросов. Какое дело вахмистру — сыщику уголовного розыска — до сугубо внутренних тайн психиатрической больницы, таков был смысл общего молчания. И это недовольство, охватившее всех, распространялось также и на доктора Ладунера. Именно оно явилось, по-видимому, причиной, вынудившей его попытаться как-то ответить:

— Ну, сначала, конечно… Даже определенно… Мне докладывали об этом…

Но тут мучительные объяснения доктора прервал квакающий голос старшего санитара Вайрауха — толстый и добродушный, с маленькими поросячьими глазками под роговыми очками, он напомнил вдруг о своем присутствии, задвигавшись грузным телом. С позволения господина доктора пусть он пока лучше не дает никаких объяснений, сказал он. В последние вечера сиделку Вазем часто видели с господином директором, они ходили гулять…

Тут доктор Ладунер так отчаянно замахал руками, что со стороны можно было подумать: на него напали тучи комаров. Штудер тихо засмеялся про себя. Карточка с ученическим почерком: «Я позвоню тебе патом в десять, Ули. Мы пойдем патом гулять».

Но доктор Блуменштайн, четвертый ординатор, к тому же свояк директора, сказал с раздражением:

— Это все сплетни, Вайраух. Постыдились бы делать подобные замечания в присутствии посторонних!

Но толстого Вайрауха не так-то просто было смутить. Он возразил настолько беспечно, как это только мог позволить себе человек, абсолютно уверенный в прочности своего положения, возможно, даже более прочного, чем у четвертого ординатора, — с некоторым вызовом и даже смехом:

— Да вся больница знает, что господин директор любил поприжиматься по углам!

Доктор Ладунер смущенно заморгал, но улыбка-маска не сошла с его лица. Штудер вытащил из кармана рисунок с хорошенькой головкой, показал его старшему санитару и спросил:

— Ирма Вазем?

— Э-э, конечно, она.

И, повернувшись к палатному Юцелеру, Штудер спросил:

— Вы подошли вчера к телефону и позвали директора… Кто его спрашивал?.. Я имею в виду, голос был женский?

— Нет, нет, — сказал Юцелер. — Мужской.

Штудер опешил.

— Мужской? — переспросил он недоверчиво.

— Да. Совершенно точно! — Палатный Юцелер чувствовал себя так, словно оправдывался.

Штудер задумался. Тут что-то не так!.. Надо еще порасспросить. Однако это вовсе не просто. Когда кругом столько ушей, люди неохотно раскрываются. Надо бы заняться каждым в отдельности, тогда из них можно будет кое-что вытрясти… Вахмистр обвел всех по очереди глазами. Лица ничего не выражали. В глубине за маленьким столиком сидел ночной санитар Боненблуст в заштопанном свитере и посмеивался в свои кустистые усы, довольный, что его забыли. Он дышал так осторожно, что ни один хрип не вырывался из его груди… До тебя, подумал Штудер, я еще доберусь! А может, конечно, и не понадобится. Он все еще надеялся на благоприятный исход дела, хотя вот мужской голос…

— Скажите, Юцелер. Вы стояли рядом во время телефонного разговора?

— Да.

— Понятно! Само собой, вы не подслушивали. Но, может, вам что-нибудь бросилось в глаза? Может, выражение лица господина директора вдруг изменилось…

Юцелер задумался, потом кивнул утвердительно.

— Сначала он очень коротко отвечал и, казалось, очень сердился. И трубку положил быстро. Но телефон опять зазвонил, директор ответил и тут же заулыбался…

Значит, директор Ульрих Борстли дважды разговаривал по телефону. Ну и что?.. Похоже, все выглядит уже так, будто он ведет расследование по делу об убийстве, хотя на данный момент речь идет только об исчезновении пациента Питерлена. Разве все еще нельзя допустить, что директор просто уехал, устроил себе небольшой вояж? Но многое говорило и против…

Штудер ходил взад и вперед, и взоры всех были прикованы к нему.

По длинной стене три двери. Он подергал за ручки. Все двери заперты. Чтобы открыть их, нужна только отмычка, трехгранник не обязателен.

— Мы должны продолжить обход, Штудер, — произнес доктор Ладунер и встал. — Я распоряжусь, чтоб старший санитар… Вайраух! Дайте, пожалуйста, вахмистру отмычку и трехгранник, чтобы он был свободен в своих передвижениях. На женскую половину вы, по-видимому, не пойдете? — спросил он.