Плененная королева - Элисон Уэйр

Алиенора рыдала, бесилась из-за предательства сына. Но потом до нее дошли известия о мирных переговорах в Бонмулене, на которых Ричард, поддержанный Филипом, потребовал, чтобы Генрих назвал его наследником, передал ему Мен и Анжу и позволил жениться на Аделаиде без всяких проволочек. Все эти требования, конечно, казались разумными. Было бы правильно, с учетом состояния здоровья короля, если бы Ричард снял часть груза с плеч отца и стал управлять частью его территорий. Но камнем преткновения оставалась – и всегда будет оставаться – Аделаида.

Когда Генрих отказался, Ричард демонстративно опустился на колени перед Филипом и принес ему оммаж за Анжу и Мен. А французы, взбешенные упрямством старого короля, поправ все законы – рыцарские и дипломатические, – напали на него и его людей и прогнали с переговоров.

Алиенора снова разрыдалась – теперь ей было жалко Генри, опозоренного и униженного, она представляла себе, как он ищет убежища в каком-нибудь разваливающемся, забытом богом замке, что, судя по всему, и случилось. К счастью, начались зимние дожди, прервавшие военную кампанию. До Пасхи было заключено перемирие. Генрих писал, что он в Ле-Мане и в добром здравии, но Ранульф Гланвиль, который находился при короле, частным образом сообщил Алиеноре, что его господин болен и в дурном настроении.

Она, озабоченная, написала мужу, умоляя его разрешить ей приехать к нему на Рождество, но король отказал ей, ответив, что не планирует никаких празднеств. Это само по себе было необычно, потому что Генрих всегда соблюдал церковные праздники со всеми их церемониями и шумным весельем, и по этому ответу Алиенора поняла, что он и в самом деле нездоров. Она хотела было отправиться к нему без разрешения, но это означало, что ей придется обмануть бдительного Генри Берневаля и найти достаточно денег для путешествия в разгар зимы. И то и другое практически невозможно. Она могла только молиться за выздоровление Генри, а потому проводила часы на коленях перед статуей Богородицы в часовне замка, чуть ли не терроризируя Святую Марию просьбами помочь королю. В течение нескольких спокойных недель казалось, что молитвы Алиеноры услышаны.

Наступила Пасха, а с ней пришло сообщение о новых мирных переговорах. Никто не хотел полномасштабной войны, если ее можно было избежать. Алиенора снова стояла на коленях – молилась за мирное решение всех проблем, когда прибыло еще одно письмо от Ранульфа Гланвиля, из которого она, к своему ужасу, узнала, что переговоры отложены ввиду болезни короля. После этого королева снова принялась терзать Деву Марию, сопровождая свои молитвы слезами, пытаясь подкупить ее мессами и множеством добрых дел.

В июне королю стало лучше. Сердце Алиеноры запело от радости, когда она узнала, что он встретился с Филипом и Ричардом, но вскоре снова погрузилось в отчаяние, когда пришло сообщение, что Генрих упорствует в своем намерении выдать Аделаиду за Иоанна, а Ричард, считая, что это первый шаг в бесчестном заговоре, имеющем целью лишить его наследства, заключил союз с Филипом и объявил отцу войну.

Война! Ужасная вещь при любых обстоятельствах, но что может быть ужаснее войны сына против отца? Алиенора жила в муках ожидания: она не могла молиться за победу какой-либо из сторон, потому что в этой войне не могло быть победителей. Либо ее сын, либо ее муж. Когда-то она уже сделала выбор, повторять ту ошибку она не желала. Королева перестала ходить в часовню, не могла заставить себя молиться. Господь, защитник справедливости, наверняка покажет путь к мирному исходу конфликта. Она не могла поверить, что Он навсегда отвернулся от дома Анжу.

Но Господь, кажется, был занят чем-то другим. Войска Филипа и Ричарда неумолимо продвигались вглубь территории Плантагенетов, брали один замок за другим. Их мощь была настолько велика, что вассалы Генриха, много лет недовольные его жестоким правлением, один за другим оставляли его. Король тем временем снова отступил в город Ле-Ман, место, где он родился, и когда французская армия появилась у его стен, отдал приказ поджечь окраины. Таким образом он надеялся отвлечь внимание противника, чтобы неожиданно атаковать его. Однако король не рассчитал с ветром, который раздул пожар так, что бульшая часть его любимого города оказалась охвачена огнем, и Филипу удалось пробить оборону. И снова Генрих и его рыцари были вынуждены пуститься в постыдное бегство. В очередном письме Гланвиль сообщил Алиеноре, что Генрих горько бранил Господа, который оставил его: «Король предупреждал, что больно отомстит Ему, что лишит Его того, что Он любит в нем больше всего, – его бессмертной души. Король много чего еще говорил, но я воздержусь повторять его слова».

Алиенора могла представить все это, она воображала мужа, страдающего от боли, скачущего на коне, видела его на фоне горящего города, слышала его крик, обращенный в бессильном гневе к глухому божеству. Душа ее сострадала душе мужа, но Алиенора ничем не могла облегчить его телесные и душевные страдания. Стоит ли молиться, спрашивала себя Алиенора, если Господь отвернулся от короля? Может быть, следовало воззвать к Ричарду? Но это наверняка будет неправильно истолковано. Дрожь пробирала королеву при мысли о том, чту будет, если Генрих узнает. Наверное, все же лучше снова встать на колени и заставить себя молиться.

Ожидание новостей было сплошной мукой. Сто раз на дню Алиеноре представлялось, что Генрих и Ричард сошлись в поединке. Но пришло письмо от Уильяма Маршала, которого она всегда считала своим сторонником, и она ненадолго вздохнула с облегчением. Король отправился на север в Нормандию, сообщал ей Уильям, а ему поручил возглавить арьергард. Вскоре появился Ричард во главе французской армии, и он, Маршал, взял копье наперевес и изготовился к бою. «Герцог крикнул мне, предупреждая, что на нем нет кольчуги и я могу ненароком убить его. Я ответил, что пусть уж его убивает дьявол, а я же лишь имел удовольствие вышибить его из седла. Это дало мне возможность ускакать и предупредить короля о приближении Ричарда, что позволило Генриху избежать прямого столкновения с его сыном-герцогом».

Может быть, столкновения удастся избежать вообще, если обе стороны пойдут на уступки друг другу, думала Алиенора, а невыносимое ожидание мучительно длилось. Июнь перешел в июль.

Стояла невыносимая жара. В разогретых солнцем стенах Винчестерского замка Алиенора и Амария надели самые легкие блио и не выходили в сад, пока не спадал дневной зной. Сообщалось, что во Франции обе армии страдали от солнечных ожогов, усталости и дизентерии. Генрих приватным письмом сообщал Алиеноре, что выносит адские муки от абсцесса и вскоре совсем не сможет сидеть в седле, если эти идиоты-врачи не найдут в ближайшее время средства от его болезни.

Сразу же за этим письмом пришло послание от Маршала. Король был вынужден удалиться в Шинон на отдых, он взял с собой только бастарда Джеффри. Они отправились объездными путями, чтобы не столкнуться с противником. «Он не может ни ходить, ни стоять, ни сидеть, не испытывая мучительной боли, – писал Уильям. – Мы все волнуемся за Иоанна – он исчез. Есть опасения, что его взял в заложники герцог Ричард или король Филип. Если так, то да поможет Господь королю». Прочтя это, Алиенора стала молиться еще усерднее, умоляя Христа и Мать Его внять ее просьбе. Пусть воцарится мир – такой была ее страстная мольба.

Алиенора стала вялой, не знала, чем заполнить часы ожидания до следующего письма или сообщения. Быстрому гонцу требовалось до пяти дней, чтобы покрыть расстояние от Шинона в зависимости от ветров на Канале, так что за это время могло случиться что угодно. Амария пыталась отвлечь ее игрой в шахматы или выдумыванием загадок. Она отправилась на рынок, где купила самые яркие шелка для вышивки, надеясь, что это воодушевит Алиенору и та сядет за новые подушки или накидку на алтарь. Амария попросила Генри Берневаля пригласить менестрелей, чтобы коротать вечера, а сама долгие часы проводила на кухне: пекла вкусные сладкие пироги для своей госпожи. Но никакие приятности не могли смягчить страхи и тревоги королевы.

Алиенора потеряла аппетит и начала худеть. Вид у нее был изнуренный, кожа стала почти прозрачной. Королеве перевалило за шестьдесят семь, но она, глядя в зеркало, без всякого самомнения отмечала, что выглядит и чувствует себя моложе. Поседевшие волосы укрыты головным убором и покрывалом, морщинки лишь слегка бороздят точеное лицо, а энергии у нее не меньше, чем у женщин в два раза моложе. Но эта беспокойная энергия теперь, не находя выхода, пульсировала в ее груди. Алиеноре отчаянно хотелось оказаться в центре событий, а не быть отрезанной от всего мира здесь, в Винчестере. Будь ее воля, она скакала бы вместе со всеми в гуще сражения, как амазонка, за которую она когда-то выдавала себя, – давно это было в далекой долине Везле, когда они проповедовали роковой Крестовый поход, закончившийся катастрофой как для христианского воинства, так и для ее брака с Людовиком. Алиенора была тогда молодая и бесшабашная и горела желанием продемонстрировать свое усердие самым эффектным способом. Она без колебаний вышла бы на поле боя и теперь, но уже по-настоящему, будь у нее хоть малейшая возможность. Но это, конечно, невозможно: она женщина и пленница, и единственное, что может, – это ждать новостей. Ждать, ждать, ждать! Эти слова можно вырезать на ее надгробии: «Она ждала».