Осколки памяти - Наталья Ефремова

– Что случилось? – рискнула еще раз спросить Кристина, видя, что Ник опять замолчал, погрузившись в свои воспоминания.

– Что? Да ничего, собственно. Я ее часто называл твоим именем, и ей это надоело. Уехала с каким-то журналистом в Нью-Йорк, родила девочку, я узнал об этом от наших общих знакомых спустя пару лет. А тогда все произошло настолько быстро – разрыв помолвки, ее отъезд, свадьба. Наверное, это я виноват, что у нас с ней ничего не получилось.

«Или я», – пронеслось в голове у Кристины. По мере того, как она слушала рассказ Ника, в ней росло гнетущее чувство вины. Угрызения совести уже перекрыли страх, и коктейль ее ощущений заметно изменил вкус. Теперь явно преобладала корица.

Оглядываясь назад, Кристина с горечью признавалась себе, что Ник был прав, прав во многом, если не во всем. Она безобразно вела себя тогда, десять лет назад, и никаких оправданий ей не было. Так, просто все надоело, наскучило. Захотелось чего-то нового. Впереди, в противовес вечно сонному Хиллвуду, ее ждал шумный Чикаго, университет, совсем другая жизнь, на которую она мельком взглянула, проведя две недели на отдыхе с семьей Гарднеров. Хиллвуд по возвращении показался ей вдвойне тусклым и пресным провинциальным городком, а постоянное присутствие Ника рядом сковывало и раздражало еще больше, поэтому она одним махом безжалостно подвела черту в их отношениях.

Теперь она прекрасно помнила, что самой главной задачей для нее после их разрыва стало не смотреть Нику в глаза, в это бездонное зеркало любви, отражающее и ее собственную, никуда не девшуюся любовь. Ведь любовь не умирает никогда, она лишь может угаснуть, остыть на время, но в самой глубине сердца будет теплиться вечно, ожидая чуда воскрешения.

Если, конечно, это и в самом деле любовь.

Кристина знала, что искра в глазах Ника способна вновь разжечь ее чувства, которые она так упорно тушила искусственным раздражением и злостью. Ее разрывали противоречия, и она злилась на себя, не в силах найти приемлемый выход из тупика, в который сама себя и загнала. А заодно и Ника.

На выпускном вечере в нее словно бес вселился. Конечно, она уже знала, что принята в университет, вещи были сложены, в Хиллвуде оставалось провести последний день. И, одурманенная вкусом полной безнаказанности и скорой свободы, она решила подшутить, зло, жестоко над тем, кто одним своим существованием мучил ее сильнее ее собственного упрямства и глупости.

Она чуть не вскрикнула, вспомнив лицо Ника в тот момент, когда он поверил в ее ложь, что она его не любит. Как она тогда смогла это произнести?

Кристина обхватила руками колени и с головой ушла в воспоминания, благо теперь они к ней вернулись и было что переосмыслить… Пришел момент вытащить их на свет, и нужно резать по живому, не запихивая обратно в темный чулан памяти.

Уж лучше так…

Она вспомнила, как в первое время после переезда в Чикаго с какой-то пьянящей жадностью окунулась в студенческую жизнь. Поселившись отдельно от родителей, она умудрялась прекрасно учиться и не пропускать ни одной вечеринки, где вовсю флиртовала с парнями, танцевала и веселилась, как никогда не веселилась на праздниках в школе, словно сама себе выплачивала компенсацию за недополученные в Хиллвуде радости, положенные любой нормальной молодой девушке.

Прошел год. Свежесть и острота впечатлений угасла, учеба шла все так же гладко, но прежнего удовольствия от своих академических побед она уже не получала. Механически писала блестящие исследовательские работы, с успехом выступала на семинарах, с первого раза сдавала все экзамены, но удовлетворения от всего этого не было никакого.

Оказывается, достижения в учебе значили в жизни ничтожно мало и не приносили ей счастья.

Как же она раньше заблуждалась!

В университете у нее появились новые знакомые, она подружилась со своей соседкой по квартире канадкой Луизой Мэй. Но и эта дружба ее не спасала от щемящего чувства душевного одиночества. Они с Луизой прекрасно ладили, ходили по магазинам, выставкам, кафе, однако той близости, практически родства, которое объединяло ее с Мирандой, уже не было, хотя ей этого, собственно, и не хотелось: Миранду заменить никто не мог.

А потом Кристина затосковала, тяжело, надрывно, как когда-то одной далекой осенью она мучилась от безысходности и безнадежности своей любви к Нику. Та давно забытая тоска возвратилась к ней, но уже с удвоенной силой. На взгляд постороннего человека, все было как прежде, ничего не поменялось, внешне она оставалась все той же Кристиной Риверс, талантливой студенткой с прекрасными перспективами, очаровательной девушкой, всегда корректной и приятной в общении с преподавателями и однокурсниками. За прошедший год она хорошо научилась скрывать свои чувства и делала это настолько искусно, что даже ее родители ни о чем не догадывались. Но изнутри ее грызла такая тоска, что хотелось бросить все и уехать, только куда? От себя не сбежишь, сколько бы ни металась она в поисках пути отступления.

И вот однажды ночью, мучаясь от бессонницы, грозящей принять хроническую форму и серьезно подорвать ее физическое здоровье, она сдалась и признала очевидную и простую истину, от которой отгораживалась долгие месяцы.

Ей нужен Ник Вуд.

Да, ей безумно не хватало Ника, не хватало его печальных серых глаз, его молчания, его ласковых прикосновений и такой неуловимой призрачной улыбки. Ее улыбки, которую видела только она.

Поначалу все воспоминания о нем, и счастливые, и тягостные, угасли и растворились под массой новых впечатлений, знакомств и забот. Но со временем они стали просачиваться сквозь трещины в стене, которую она выстроила между прежней жизнью и нынешней. Просачивались упорно, сперва по чуть-чуть, смутным томлением и тревогой, затем прорвались давящей тоской. И вот той ночью стена рухнула окончательно, и ей стало невыносимо плохо. Она перестала обманывать саму себя и жила теперь так, словно ее нервы превратились в оголенные провода и даже самое неуловимое мысленное прикосновение к Нику отзывалось в ее душе весьма болезненным электрическим разрядом.

Когда где-нибудь на улице или в коридоре учебного корпуса она замечала высокого парня со светлыми волосами, ее словно било током, причем с каждым разом все больнее и больнее. Вскоре такую же реакцию стали вызывать молодые люди на мотоциклах в одежде черного цвета. Она инстинктивно искала Ника везде: в аудиториях, в кафе, в транспорте, в торговых центрах. Он стал для нее навязчивой идеей. И хотя она понимала, что ничего нельзя вернуть, что она сама все устроила так, как хотела, в ее душе поселилась неизбывная тоска.

Ее все реже можно было встретить на студенческих вечеринках, даже у родителей в пригороде Чикаго она стала появляться не так часто, как они привыкли. Выходные она просиживала в своей спальне на подоконнике и перебирала в памяти вечера, которые она проводила вдвоем с Ником, гуляя по парку, раскладывая фотографии в новый альбом, или читая рядом с ним, пока он рисовал. Во всех этих незатейливых занятиях была своя тихая прелесть, которой ей так мучительно не хватало теперь.