Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я перевел ее слова; затем женщина-историк, профессор Цытович и я прошли в следующую комнату. За нами, однако, никто не последовал, поэтому мы повернули обратно – и увидели следующую сцену.
На троне сидел профессор; еще один профессор стоял перед ним на коленях, протянув руки будто бы в мольбе; третий член нашей делегации со смехом фотографировал их[114]. Произошло это утром, до ленча, так что все мы были совершенно трезвы.
Никто из наших советских сопровождающих не сказал ни слова. Я испытал жуткое отвращение, но тоже промолчал. Еще до этого случая я пытался убедить наедине кое-кого из коллег вести себя чуть более тактично, но безрезультатно. Мне казалось, единственное, что я мог реально сделать в этой ситуации, – это пойти в американское посольство и, если против повторения подобных вещей не будут предприняты самые решительные меры, попросить разрешения немедленно вернуться домой. Но, если бы меры действительно не были приняты и я один вернулся бы домой, это скорее повредило, а не улучшило бы советско-американские отношения; все мои предыдущие усилия пошли бы насмарку. Поэтому я решил сначала выяснить, что думают об этом советские коллеги. Проходя по двору, я отвел одного из них в сторонку; я встречал его раньше и считал очень умным и уравновешенным человеком. Я сказал, что хотел бы узнать его мнение; после сорока лет жизни вне России мне трудно было судить, как он и его коллеги отнесутся к тем или иным вещам, например к только что имевшему место инциденту. Если так же серьезно, как я, то я буду действовать. Я не сказал ему, что собираюсь делать, но он, похоже, почувствовал, что дело может обернуться серьезно.
«Григорий Порфирьевич, – ответил он, – пожалуйста, ничего не предпринимайте. Мы только начинаем привыкать к американским туристам. Они ведут себя как большие дети, но в глубине души это хорошие люди. Кто это сказал – я забыл, кто именно, но он был совершенно прав, – простой американец и простой советский человек очень похожи. Так что мы не обиделись – пожалуйста, ничего не предпринимайте».
Мои американские коллеги в то время ничего об этом не знали; самые молодые продолжали в том же ключе. Мы прошли через несколько музейных залов, где группы советских посетителей уважительно слушали то, что рассказывали им экскурсоводы о выставленных на стендах памятниках прошлого России. Все говорили приглушенными голосами. Мы остановились перед большой стеклянной витриной, где были выставлены роскошные древние церковные ризы – XVI века, если я правильно помню. Я перевел замечание экскурсовода о том, что на одной только ризе нашито больше сотни фунтов жемчуга (не помню, какая именно цифра была названа, но помню, что она была очень велика); кто-то из нашей группы хлопнул соседа по спине и громко воскликнул: «О не-е-ет!» До этого момента женщина-историк говорила только по-русски, но тут она обернулась к нему и, сверкая глазами, сказала по-английски: «Пожалуйста, будьте же потише!»
Настроение тех дней, когда, как говорят, Поля Робсона приглашали сесть на императорский трон и фотографировали для пропагандистских плакатов, сгорело в огне войны, когда страну пришлось оборонять против гитлеровского вторжения. Как с гордостью сказал мне один из наших сопровождающих, когда мы входили в Кремль: «Мы не беспаспортные Иваны – у нас богатое историческое наследие!» Это замечание показалось мне особенно интересным, поскольку сам он, похоже, был преданным коммунистом, и к тому же евреем, и жил на Украине.
Что же до поведения моих молодых американских коллег, то должен сказать, что они заходили далеко за рамки традиционных и допустимых в США грубоватых розыгрышей. Но я не виню в этом их лично и считаю их поведение отражением общего настроения, которое преобладало и, к несчастью, до сих пор преобладает в Америке. Мне показалось, что в глубине души их просто ошеломило радушие, с которым нас принимали, особенно после всего, что нам наговорили на брифинге перед отъездом из Нью-Йорка; тогда можно было подумать, что мы собираемся на вражескую территорию.
Летом 1962 г. я был на семинаре «Поиск новых направлений», организованном в лагере Поконо квакерской организацией – Американским комитетом друзей на службе обществу. Там я спросил у одного психолога, кажется ли ему мое объяснение разумным. Он ответил, что да, для этого даже существует специальный термин, «регрессия», обозначающий детское поведение людей в ситуации неразрешенного и неосознанного душевного конфликта. Я счастлив сказать, что принимавшие нас советские люди, кажется, совсем не обиделись на эти проявления – но меня они не могли не расстраивать, особенно потому, что исходили от моих спутников.
На плотине Сталинградской гидроэлектростанции
Эта плотина, теперь уже завершенная, представляет собой часть целой системы плотин; они образуют цепь водохранилищ и регулируют течение на всем протяжении этой могучей реки – самой длинной в Европе и больше мили шириной возле Сталинграда. Это многоцелевая плотина: она накапливает воду для орошения, облегчает навигацию и дает 2 563 000 кВА электричества. В этом отношении она крупнейшая в мире[115]; за ней идут Куйбышевская ГЭС выше по течению Волги и Гранд-Кули в США. У этой плотины множество интересных технических особенностей, которые мы также кратко изложили в своем отчете.
В 1959 г., когда мы там были, плотину еще достраивали (фото 50). Нас привезли на стройплощадку в специальном автобусе и высадили перед временным административным зданием, где нам пришлось немного подождать, пока проверят документы. Один из рабочих услышал, что я говорю по-английски и по-русски, и спросил, кто я такой. Я ответил. Скоро вокруг меня собралась целая группа строительных рабочих (фото 51). Последовал примерно такой разговор:
«В вашей делегации есть рабочие?» – «Нет, мы все инженеры». – «Как живут рабочие в Америке?» – «Достаточно хорошо». – «Сколько там платят рабочему?» – «В зависимости от квалификации». – «Ну, скажем, слесарю, такому, как я?» – «Примерно три доллара в час». – «Что на это можно купить?» – «Цены на что вас интересуют?» – «Скажем, костюм». – «Такой вот костюм будет стоить примерно семьдесят долларов». – И я расстегнул свой клетчатый плащ «берберри», чтобы показать свой твидовый костюм. «Нет, я имею в виду хороший костюм».
