Аденауэр. Отец новой Германии - Чарльз Уильямс

Во Франции предложение вызвало естественную реакцию недоумения. Из крупных политических фигур откликнулся лишь де Голль, который в это время, уединившись в Коломбей-сюр-дез-Эглиз, предавался мечтам о возрождении империи Каролингов и усмотрел нечто подобное в идее Аденауэра, хотя тот вряд ли разделял цель де Голля — Франция как руководящая сила в планируемом объединении. Кроме де Голля, никто не воспринял инициативу Аденауэра всерьез; общее мнение сводилось к тому, что это часть какой-то хитрой игры, призванной произвести впечатление на американцев.

В этой ситуации Аденауэр решил вновь воспользоваться услугами Кингсберри Смита. В новом интервью с ним, 20 марта, он выдвинул более скромное предложение — о таможенном союзе. Он вспомнил о 1834 годе, когда такой союз объединил многочисленные немецкие княжества и положил начало объединению Германии, и высказал мнение, что такого рода модель может служить для урегулирования отношений между Францией и Западной Германией. Однако Франция не собиралась расставаться с Сааром и воспоминания о войне и немецкой оккупации были слишком свежи в памяти французов, чтобы они клюнули на эти идеи Аденауэра. Ни одно французское правительство не могло бы удержаться у власти, если бы оно проявило хоть какой-то интерес к рассмотрению его инициатив.

Возникает вопрос: неужели сам Аденауэр не понимал их обреченности? И если да (скорее всего так, ибо он был реалистом), то зачем все-таки с ними выступал? Думается, с его стороны это был своеобразный обходный маневр, чтобы уйти от вопроса о вступлении ФРГ в Совет Европы и вновь выдвинуть на передний план проблему ее перевооружения. Маневр не удался: раздражение, которое неуклюжая тактика Аденауэра вызывала у англичан и французов, только усилилось. Франсуа-Понсе поспешил высказаться в том плане, что союзники оказывают Аденауэру любезность, а в ответ получают «оплеухи». Киркпатрик в разговоре с Бланкенхорном вообще разбил все логические построения Аденауэра, сводившиеся к тому, что без «немецкого вклада» оборона Запада невозможна. Безопасность Англии, пояснил он, покоится на возможности нанести по территории СССР ядерный удар с баз в Северной Африке, удар, который уничтожит промышленные центры вокруг Ростова и выведет из строя бакинские нефтепромыслы, о чем советское руководство прекрасно осведомлено. Перевооружать Германию просто нет нужды, так что пусть Федеративная Республика вступает в Совет Европы и не затягивает с этим делом.

Аденауэр смирился: 8 мая он подписал меморандум, предназначенный к обсуждению на заседании кабинета, в котором излагал аргументы в пользу ассоциированного членства ФРГ в Совете Европы без какой-либо увязки с вопросами о Сааре или перевооружении. Это было явное признание дипломатического поражения. Популярность Аденауэра как политика внутри страны и за рубежом грозила упасть до нулевой отметки — и тут пришло неожиданное спасение. В тот же день, 8 мая, Бланкенхорн положил ему на стол два письма от Шумана. Первое носило личный характер и заканчивалось весьма проникновенной формулировкой — «с самыми сердечными пожеланиями и выражением самого глубокого уважения». Второе в краткой и суховатой форме излагало предложение французского министра: передать всю угольную и сталелитейную промышленность Франции и ФРГ под управление общего наднационального органа. К этому объединению могут примкнуть и другие желающие страны Европы. Шуман писал далее, что он еще не внес это предложение на рассмотрение Совета министров, но он уверен, что в случае благоприятной реакции Аденауэра оно пройдет без каких-либо осложнений.

Коротко переговорив с Бланкенхорном, канцлер понял, что инициатива Шумана — это для него в буквальном смысле подарок небес. Оно решает по меньшей мере четыре проблемы, каждая из которых связана с другой и каждая из которых причиняла ему головную боль: во-первых, Германия оказывалась бы прочно привязанной к Западу, интегрирована в западное сообщество; во-вторых, были бы навсегда устранены опасения французов насчет возрождения немецкой военной машины; в-третьих, снималась бы острота саарской проблемы; и, наконец, вступление ФРГ в Совет Европы уже не выглядело бы безоговорочной капитуляцией.

В тот же вечер Аденауэр отправил Шуману ответ — тоже в двух письмах.

Тон их был достаточно осторожный. «Федеральное правительство, — говорилось в послании, — по получении более детальной информации внимательно рассмотрит французский план». Осторожность формулировок на первый взгляд труднообъяснима: ведь Шуман предлагал то, за что Аденауэр выступал на протяжении тридцати прошлых лет, — франко-германское сближение. Все дело было в том, что главной фигурой в разработке «плана Шумана» был тогдашний руководитель французского Комиссариата планирования Жан Моннэ, и у Аденауэра возникло подозрение, что истинная цель главного диспетчера французской экономики состоит в том, чтобы поднять ее за счет экономики восточного соседа. Когда Моннэ 23 мая прибыл в Бонн и впервые встретился с бундесканцлером, он увидел перед собой человека, «не уверенного ни в себе, ни в доброй воле других». Как вспоминал Моннэ, «он явно не мог поверить, что мы действительно имеем в виду полное равенство партнеров; на него сильно влияли опыт долгих лет тяжких переговоров и чувство уязвленного самолюбия». Однако в ходе разговора, пишет Моннэ, «я увидел, как мой пожилой собеседник постепенно теряет маску суровой неприступности и дает выход сдерживаемым эмоциям». В конце разговора Аденауэр встал и торжественно отчеканил: «Месье Моннэ, я считаю претворение в жизнь французского проекта своей самой важной задачей. Если мне это удастся, я буду считать, что прожил жизнь не зря».

ГЛАВА 5.

СТРОИТЬ ЕВРОПУ С ОГЛЯДКОЙ НА МЕДВЕДЯ

Аденауэр всегда беспокоился о своем здоровье, даже порой слишком. С годами это отнюдь не прошло, перейдя в беспрекословное следование заповедям здорового образа жизни. Строгий выбор диеты: поменьше жиров, жесткие ограничения на алкоголь — при том, что к старости он стал явно неравнодушен к хорошему вину. Два года без отпуска, зато обязательный отдых в середине дня побольше, чем раньше, плюс никакой политики во время уик-эндов в Рендорфе. К дому — пешком по ступенькам довольно крутой лестницы, несколько кругов по саду в хорошем темпе — все это давало необходимую физическую разрядку организму, так что для своих семидесяти четырех лет наш герой выглядел совсем неплохо. Высокий, подтянутый, даже глубокие морщины, избороздившие лицо, не очень портили впечатление.