Аденауэр. Отец новой Германии - Чарльз Уильямс

В начале июля Аденауэр заболел: его хронический бронхит обострился и перешел в воспаление легких — таков по крайней мере был официальный диагноз. Уколы пенициллина помогли быстро справиться с инфекцией, однако пациент продолжал жаловаться на слабость и в середине месяца вместе с дочерью Либет отбыл на отдых в Швейцарию. Там, в горном местечке Бюргеншток, неподалеку от озера Люцерн, он провел месяц и в середине августа вернулся в Бонн.

На отдыхе он имел достаточно времени, чтобы обдумать новую тактику в новых условиях. Война в Корее открыла для него ободряющие перспективы. Его анализ ситуации исходил из совершенно правильных оценок американского стратегического мышления: Аденауэр понимал, что для госдепа события в Корее представляются лишь одним из элементов координированного плана коммунистов по завоеванию мирового господства, что красная опасность американцам отныне будет чудиться под каждой кроватью, но что они вовсе не горят желанием втягиваться самим в военные действия в Европе — с них достаточно корейского театра. Отсюда — прекрасная возможность пошантажировать Запад, разумеется, не грубо, а в мягкой, можно сказать, деликатной форме. Этот шантаж принял форму двух меморандумов, посланных канцлером Макклою для передачи министрам иностранных дел трех западных держав, которые, он это знал, должны были собраться 9 сентября в Нью-Йорке для обсуждения проблем европейской безопасности в новых условиях. Один документ был посвящен как раз проблеме того, как противостоять советскому «нападению», а второй касался общих проблем взаимоотношений между ФРГ и оккупирующими державами. Авторами обоих меморандумов, которые писались в обстановке крайней спешки и такой же секретности, были Бланкенхорн и Чарльз Тейэр — американский офицер связи при федеральном правительстве; но свидетельству последнего, «время от времени к нам заходил и сам старец — помочь с той или иной формулировкой».

В первом меморандуме Аденауэр повторил свою просьбу разрешить создать в ФРГ полицейские формирования, которые находились бы в прямом подчинении центрального правительства (до этого полиция подчинялась правительствам земель). Новым было предложение выставить двенадцать немецких дивизий в качестве составной части объединенных вооруженных сил европейских стран. Еще дальше шел второй документ: в нем содержалось требование (!) ревизии Оккупационного статута, прекращения состояния войны и предоставления Федеративной Республике полного суверенитета во всех сферах, за исключением вопросов обороны; западные державы сохраняют свои войска в Германии на существующем уровне. Намек был дан ясный: пока Германия будет считаться оккупированной страной, не будет никакого западногерманского «вклада в оборону Запада». Пусть Америка решает, что она предпочитает.

Эти документы недолго оставались секретными: вскоре была организована утечка их основных положений в СМИ. Поднялся большой шум: помимо возмущения по поводу того, что канцлер, представляя их министрам трех держав, не проконсультировался предварительно ни с кабинетом, ни с парламентом, всеобщий протест вызывало и само их содержание. Еще не все военнопленные с прошлой войны вернулись домой, а тут уже речь о новой! Опросы общественного мнения показывали, что 70% взрослого населения ФРГ настроены против перевооружения Германии в принципе.

Аденауэра, правда, решительно поддержал кардинал Фрингс, который в своих страстных проповедях отстаивал тезисы о том, что католическое вероучение оправдывает «справедливую войну» и что ни государство, ни отдельные индивиды не имеют права ссылаться на разрушительный характер современной войны в оправдание непротивления насилию и несправедливости. О полной солидарности с канцлером заявил и федеральный президент Хейс. Но это не ослабило массовую оппозицию политике военной интеграции.

Аденауэра эта оппозиция мало беспокоила. У него были свои аргументы. Первый (который разделяли и союзники) заключался в том, что существует опасность массированного вторжения Красной Армии в Западную Германию; второй (к нему союзники относились более скептически) — что такое нападение (или нападения) совершит Народная полиция ГДР, и, наконец, третий, который союзники считали более чем сомнительным, — о коммунистическом восстании (или восстаниях) в ФРГ либо до, либо после удара извне (этот аргумент явно отражал воспоминания бывшего кёльнского бургомистра о кильских матросах, которые в ноябре 1918 года, но сути дела, без выстрела захватили его родной город).

Ни один из этих аргументов не был основан на реальных фактах. Что касается советских войск в восточной зоне, а впоследствии — в ГДР, то они имели вполне определенные задачи чисто оборонительного характера. Недавно опубликованный «Оперативный план действий Группы советских оккупационных войск в Германии» от 5 ноября 1946 года неопровержимо свидетельствует об этом. Впрочем, о том же говорит и давно известный факт демонтажа второй колеи на железнодорожных магистралях восточной зоны — ГДР. Это было сделано, разумеется, потому, что рельсы были нужны для советских железных дорог; ясно, однако, что тем самым сильно уменьшались возможности массированной переброски советских войск для наступления на Запад; вывод отсюда может быть только один: такое наступление вовсе и не планировалось. Можно согласиться с мнением российского историка И.И. Орлика, которого мы уже цитировали выше в связи с историей о диалоге Сталин — Буденный: «В конце 40-х — начале 50-х годов, в самом начале холодной войны, от Советского Союза не исходило никакой военной угрозы Соединенным Штатам и Западу в целом». Другими словами, возможно, что цифры оценок военного потенциала советских вооруженных сил, которые Шпейдель и Хойзингер докладывали Аденауэру, а Гелен — в Вашингтон, были недалеки от истины, но это никак не означало истинности их оценок советских намерений. Страхи Аденауэра были, таким образом, безосновательными.

То же можно сказать и о его тезисах насчет вторжения в ФРГ Народной полиции ГДР или о подготовке коммунистического путча. Такие операции, естественно, не могли планироваться без согласия Москвы. Между тем, как свидетельствует хранящийся в Архиве внешней политики Российской Федерации протокол конференции министров иностранных дел восьми стран восточного блока, которая проходила в Праге 20–21 ноября 1950 г., руководитель советской делегации Молотов весьма холодно отреагировал на попытки представителей Польши, Румынии и ГДР усилить в тексте заключительной декларации критические выпады в адрес политики ФРГ и лично Аденауэра. Когда польский министр иностранных дел предложил добавить в текст заключительного документа формулировку о том, что бывшие генералы вермахта, участвующие в разработках планов «ремилитаризации» Западной Германии, все без исключения являются «военными преступниками», Молотов прочел целую лекцию о том, что нельзя всех их стричь под одну гребенку, что, в частности, военный советник канцлера Шверин «не из самых крайних гитлеровцев», поскольку он участвовал в заговоре 20 июля, и т.д. Молотов подчеркнул, что в представленном советской делегацией проекте «нет ни слова критического, ругательного в отношении правительства Аденауэра. Мы считаем, что наш документ должен быть направлен против трех оккупационных держав — США, Великобритании и Франции… Правительство Аденауэра мы нигде не затрагиваем непосредственно. Больше того, в наших конкретных выводах, пункт четвертый, мы как бы приглашаем это правительство участвовать в учреждении Общегерманского учредительного совета[34]. Нам нецелесообразно переходить к критике «западногерманского правительства», «боннского правительства», а все внимание следует сосредоточить на критике трех держав — оккупантов Западной Германии». Правда, тот же Молотов, обращаясь к министру иностранных дел ГДР Дертингеру, сказал, что «конечно, это не мешает германской делегации вести свою борьбу против правительства Аденауэра», но ясно, что мыслилась чисто пропагандистская борьба, никак не вооруженная.