Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

— Если только обоюдный, — Антон ткнул Льва кулаком в бок. — Ладно… Может быть, пойдем все подготовим? На кухне… Нам точно придется что-то выпить в любом случае. А Елене понадобится посуда, которую можно будет бить…

Хлопок двери прозвучал раскатом грома, заглушив собой тишину. Стук каблуков закончился грохотом отброшенной в сторону обуви, поцеловавшей носами стенку. У Елены всегда были ключи от квартиры брата ради безопасности — но вот какой и в чем, Льву никогда не поясняли. Богданова без туфель кралась как дикая кошка, что выбралась охотиться на полевых мышей и готова была сорваться с места в любую секунду, одним точным ударом вскрыть сонную артерию. А, может, и вырвать еще живой хребет… Вздыбившиеся в гневе плечи казались в три раза острее обычного, а светлая шевелюра, спрятанная в тугой хвост, наэлектризовала воздух пуще недосказанных слов.

Богданов не успел ничего произнести, поприветствовать, объясниться и едва повернулся, как хлесткий звук пощечины рассек воздух.

— Ты обещал, зараза! — голос Елены вскипел радиоактивной волной, этим шипением уничтожая спокойствие Льва. Антона она не замечала, только цедила сквозь зубы: — Мы договорились! Твоему слову, Богданов, веры нет.

Лев вцепился руками в стол, ощетинившись в защитной ухмылке.

— Я обещал, но…

— Но. Вот именно, у тебя на все есть это «но»! Какого хрена ты его втягиваешь во все это дерьмо, скажи мне, пожалуйста? — Богданова ткнула пальцем в Горячева. — Ты понимаешь, что все это… Ты понимаешь… Твою мать, если ты любишь, какого ж черта ты всех вокруг подвергаешь риску?!

— Ну правильно, обвини в этом меня. Кого еще.

— Елена. А что еще он должен был сделать? — Антон поднялся со своего места, выпрямившись струной. Он встал плечом к плечу с Богдановым, на одном уровне с ним. — Он мне рассказал вашу историю… Может быть, не все, но достаточно. И одну жертву этой истории я три дня выхаживал у себя. Я тоже знал, на что иду. А вы… Вы же каждый день рискуете. И без того, нет? Что вам даст побег?

Елена вздохнула, глядя на Антона со злостью. Но, вопреки ожиданию, Лев не увидел в ее поведении ни ненависти, ни отвращения, ничего, что могло бы говорить о непринятии. Только страх. Много непонятного Льву страха. Они слишком долго жили в этой ситуации, чтобы эмоции были настолько свежими.

— Ты не понимаешь, — Елена утерла лицо ладонью. — Вот что вы делали эти два дня, идиоты? Предавались радостям жизни, вероятно?

— Гуляли, — признал Лев.

— Гуляли, — карикатурно передразнила Елена, но она все еще обращалась к Антону, словно в адекватности Льва разочаровалась окончательно. — А ты понимаешь, Антон, что этому дебилу могла прилететь пуля в лоб? Вот так вот, на улице. А могла и тебе..! Как тебе такой вариант развития событий, а?

Горячев поджал губы и вздохнул. Он казался пристыженным, напряженным. Зрачками шарил перед собой после ответа. А потом его взгляд остановился. Лев видел — где-то на уровне бедра Елены. Или на ее руке? Антон смотрел долго, нахмурившись, и молчал.

— Но не прилетела, — фыркнул Лев.

— Это в случае с ним значит только то, что прилетит что-то похуже пули. Вот и все, Лев. Антон, ты не понимаешь? — Елена продолжала давить в новоприобретенное больное место. — Он просто смирился. Я его знаю, он просто смирился с тем, что его ждет. Он ничего не хочет делать для обеспечения собственной безопасности, ожидая, что удар прилетит сразу по нему и насмерть. Он очень хорошо думает о том человеке, с которым мы столкнулись, слишком хорошо…

— У тебя же свадьба скоро, — вдруг выпалил Антон. Он очевидно не игнорировал слова Елены — каждое из них отпечатывалось сомнением, страхом, мучением на лице. Но Горячев если что-то и умел делать, так это отражать удары и бить в ответ. И вот он уже сам впился в Богданову с вызовом, челюсть выдвинул со знакомым упрямством. — Когда?

— Через две недели, — скрестила руки Елена. — При чем тут это?

— То есть ты ее не отменяешь?

Лев видел, как уголок Горячевского рта напряженно задрожал. Он нервно облизнул пересохшие губы. Елена оскалилась, стиснув пальцами собственные предплечья явно до боли.

— Выглядит нечестно… Ты об этом? О том, что мне можно, а вам нельзя? Дело в том, что эти правила устанавливаю не я. Я пытаюсь только сохранить его, — Богданова дала Льву подзатыльник. — Ты не знаешь нашего отчима. А я знаю очень хорошо, Антон.

— Он всегда был бандюком, — решил пояснить Лев. — Но такой, стандартная шестерка на попечительстве у более крупной рыбы. В девяностые чудом отделался от срока за махинации и фальсификацию, заделал бизнес и получил легкие деньги. Тогда с этим было просто. И прогорел. Потом как-то зацепился за нашу мать, вроде как, любовь, получает от нее бизнес, бабло, нас…

— А наша мать исчезает в неизвестном направлении, — подхватила Елена, сбавив градус напряженности. — Мы потом пытались ее искать. По официальной версии она взяла два билета в Штаты, а искать человека в другой стране — гиблое дело было в то время… Да и сейчас.

— Я не думаю, что он с ней что-то сделал. Думаю, она нас просто кинула, — фыркнул Богданов, отводя взгляд в сторону. Детские травмы — самые болезненные и глубокие. Они наносятся тогда, когда у человека нет естественного защитного панциря, на самую мякоть души. — Кинула и все. Ее всегда больше прочего интересовали деньги, а мы — средство их достижения.

— Вы — средство их достижения? Тогда? Вы же совсем малыми были, — Антон тряхнул головой. — А ты говорил, что она отчиму-то вашему вас просто скинула.

— У нас разные отцы, — подала голос Елена, обгоняя Льва. — Все мужчины с бабками, которые не хотели, чтобы о нас шла молва. И платили алименты, хорошие деньги, только чтобы о нас ни слова.

Повисло молчание, а Богдановы погрузились мыслями в непростое детство. Лев переваливал груды воспоминаний из одной стороны головы в другую, но не мог найти опровержение словам сестры, и это приносило боль. Он не хотел, чтобы все секреты его семьи открывались таким нелепым образом. Словно подтверждение гнилостной почвы, в которой они росли, могло дать возможность делать выводы о конечном продукте — взрослом человеке. Льву было одновременно стыдно и мерзко.

— Поэтому и сказал, что кинула. Просто кинула, когда ее и без залета замуж взяли, — сказал Богданов и заметил, что это задевало Лену даже сейчас. Она зябко поежилась, обнимая свои плечи.

Антон смотрел на них без жалости и даже без растерянности. Его лицо неожиданно смягчилось, а в темном взгляде растеклось сожаление и понимание. Была там точно такая же боль, которую Горячев отчего-то делил с Богдановыми, хотя и молчал. Но минутное наваждение прошло. Антон поспешил закрыть случайно поднятую тему и вернулся к насущному вопросу:

— Если ты уверена, что ваш отчим способен даже на убийство, — обратился он к Елене, пытаясь вытянуть еще какие-то ответы, — то за что? За что ему устраивать охоту? Он и так причинил достаточно боли. У вас и без него достаточно боли…

— Кто его знает. Кто разберет людей с деньгами, верно? Может, ополоумел от дури в голове, — соврала Елена. Лев знал, что соврала, она почесала по привычке кончик носа. — Мы украли деньги, может, он считает делом принципа вернуть свое. Есть еще кое-что, — Богданова замялась, пытаясь подобрать слова. — Я жестоко поступаю со Львом и его жизнью не потому, что мне так хочется. Я уверена, что это может его обезопасить. Не я приоритет отчима… Я думаю, он ревностно относится к тому, что Богданов добился больших результатов, чем он в то время. Простая зависть?

— Ну вот. А я все это время думал, что ты просто ненавидишь в брате гея, — усмехнулся Богданов, но внутреннее напряжение в нем возросло. Что-то стучало в стенки памяти, пыталось выбраться из бессознательного, но Лев не мог вспомнить. В голове — туман. Взгляд сестры осел на Богданове тяжелым клеймом, она выискивала в его лице что-то. Льва кололо осознание, что столько лет жизни он боялся и прятался из-за неясных мотивов Елены. Это была даже не ненависть… Это было что-то нелогичное; иррациональный страх — и даже не его.