Шеврикука, или Любовь к привидению - Владимир Орлов

– Опасен всерьез? – спросил Шеврикука.

– А тебе что? – развеселился Илларион. – Аж задрожал весь. Хоть бы и всерьез. Но ты-то ведь не из тех, кто нюни распускает или за шпагу хватается, услышав о бабьих затруднениях или даже несчастьях. Впрочем, шпаги у тебя нет. А против Бушмелева или против закавыки шпага тебе необходима серебряная.

– У тебя она сыскалась бы? – спросил Шеврикука.

– У меня сыскалась бы… – произнес Илларион, для себя произнес, а не для Шеврикуки. Шеврикука словно бы уже и не сидел за раздвижным столиком в Гатчинском замке. И не было предложено: возьми, если случится надобность.

У меня-то есть, да не про вашу честь.

– А вообще ты не раз давал себе обещания держаться подальше от лукавых баб, – сказал Илларион.

– Это ты к чему? – спросил Шеврикука.

– А так, ни к чему.

– Это ты про Гликерию?

– Могу ли я что-либо неуважительное к Гликерии Андреевне иметь в себе? – удивился Илларион. – И по поводу тебя я не ехидничаю, потому как уважаю и твои странности. Мне вообще милы всякие странности. Тебе известно: до императора Павла Петровича Гатчинской мызой владел граф Григорий Григорьевич Орлов. Для кого Григорий Григорьевич, для кого Гриша. Прекрасный, между прочим, танцор. Мы с ним в Кенигсберге при губернаторе Николае Андреевиче Корфе не скучали на балах. Ну да ладно. Я от скуки призвал нынче Брадобрея. А Григорий Григорьевич надумал однажды, а именно в декабре шестьдесят шестого года, пригласить в Гатчину для безбедного проживания Жан Жака Руссо. И начал он письмо, помню его хорошо, к женевскому философу и моралисту словами: «Милостивый государь, Вы не удивитесь, что я пишу к Вам, зная, что люди склонны к странностям. У Вас есть свои, у меня мои: это в порядке вещей…»

– И что же Жан Жак?

– Не воспользовался приглашением.

– Но хоть ответил?

– Похоже, и не ответил. Я не слышал о его письме. Но, возможно, я и запамятовал. А ведь так сердечно прельщал граф Григорий Григорьевич ожидаемого гостя. Вот, извольте: «…Мне вздумалось сказать Вам, у меня есть поместье, где воздух здоров, вода удивительна, пригорки, окружающие озера, образуют уголки, приятные для прогулок и возбуждающие к мечтательности. Местные жители не понимают ни по-английски, ни по-французски, еще менее по-гречески и латыни. Священник не знает ни дискутировать, ни проповедовать, а паства, сделав крестное знамение, добродушно думает, что сделано все». Ну не чудный ли уголок предлагался для уединения автору «Элоизы»? Обещаны ему были и охота, и рыбная ловля. Но не приехал. А я вот здесь проживаю. Иногда. Сейчас и с Брадобреем.

Под плащом, будто в недрах Иллариона, перезвонами напомнили о себе часы. Возможно, часы были музыкальными родственниками золотой табакерки. И видимо, они напомнили не только о себе. Илларион встал.

– Я сейчас, – Илларион озаботился. – Минут на пять отойду и вернусь.

Илларион унес факел, и Шеврикука притих в темноте. По расчетам Шеврикуки, Илларион уже поднимался по винтовой лестнице (куда – неважно), и тут камни метрах в трех перед ним раздвинулись, и из щели вылезло косматое существо, замерло в световом пятне. Существо было овальной формы, исполинское яйцо или кокосовый орех, все в шерсти. И оно, несомненно, имело голову. То ли медведь. То ли человек из снегов, прирученный йетти. «Эй, подь суды!» – подозвало Шеврикуку существо и подгребающее к себе движение произвело. То ли рукой, то ли лапой, то ли плавником. Шеврикука подошел сюды. Существо обхватило его лапами, глаза же существа обшаривали все подробности гостя. «А-а! Шеврикука!..» – наконец-то произнесло существо, явно успокаиваясь. «Ну ты и небритый! – выказал свое удивление Шеврикука. И спросил: – А ты кто?» «Я-то? Я-то?! – закашлялось в смехе существо, возможно пораженное простотой Шеврикуки. – Ну ты даешь! Я же – Ухо!» Лапы Уха ощутимо – пальцами и когтями – тотчас же обыскали Шеврикуку и не обнаружили при нем ни пистолетов, ни ножей, ни боеприпасов. «Посиди, посиди еще тут! – указало Ухо. – А я пойду прилягу». Именно ухо напоминал силуэт гатчинского старожила, а не яйцо или кокосовый орех. Хотя яйцо и вытянутый орех – тоже. «А морда-то его на кого-то похожая…» – думал Шеврикука и не мог вспомнить на кого.

Возвратившегося и будто бы удрученного чем-то Иллариона Шеврикука спросил, что это за существо такое небритое являлось к нему.

– Небритое? – задумался Илларион. – Ощупывало тебя? Оно и неудивительно. Это Ухо. Ухо для Надзора…

– Большо-о-ое Ухо… – протянул Шеврикука.

– Значит, предстоит обход, – прошептал Илларион.

– Какой об… – начал было Шеврикука, но сейчас же к губам его был приставлен палец. То ли сам Шеврикука оказался догадлив, то ли кто-то произвел усилие и протянул его руку ко рту.

Со столика исчезли сосуды, картонные тарелки, крошки и капли. Со стороны дворца послышались шаги. Они были короткие и с металлическими позвякиваниями. Шеврикука вскочил, встал рядом с Илларионом. Движением руки Илларион отодвинул его к стене. И опять палец нажал на губы Шеврикуки. «Молчу, молчу!» – промычал Шеврикука. Знал, кто приближается, стоял так, будто у его ног дробил камень отбойный молоток.

Совершавший обход был мал ростом, свет факела уже дрожал на его треуголке.

– Граф Илларион? – то ли удивившись, то ли обрадовавшись, остановился обходящий.

– Он самый, ваше императорское величество! – выпалил Илларион и склонил голову.

– Отчего без шляпы? – спросил Павел.

«Сейчас заорет: «В Сибирь!» – предположил Шеврикука.

– Вот уже час, как предчувствую появление вашего императорского величества, – радостно доложил Илларион, – а потому заранее снял головной убор, дабы выразить вам почтение и преданность, что никак не противоречит уставу и предписаниям.

– Ну, коли не противоречит уставу, – улыбнулся император, – то и ладно. А ты все такой же плут и озорник.

– Рад соответствовать вашим чаяниям, ваше императорское величество! – загремел Илларион.

– Ну будет, будет, – утишил его Павел. – Табакерка-то при тебе? Не потерял? Не пропил? Не проиграл? Не заложил?

– Как же можно, ваше величество, Павел Петрович? Конечно, при мне. Вот она. И служит исправно.

– И хорошо. Ух, озорник! Женить бы тебя. Да на ком? Не на ком. А это кто рядом с тобой? Ну-ка посвети.

– Это Шеврикука, – сказал Илларион.

– А-а… – всмотрелся в Шеврикуку император. – И вправду Шеврикука. Ну продолжайте, продолжайте, озорники… А я последую в Приорат…

– Да мы уж закончили, – сказал Илларион. – Если только на посошок.

– На посошок-то оно самое неотвратимое и неизбежное, – поощрил Павел.

– Бесспорно, – согласился Илларион с суждением императора.

И предложил Шеврикуке исполнить пожелание совершавшего обход. Однако Шеврикука посчитал приличным оставаться на ногах, пока Павел Петрович не достигнет конца туннеля и не скроется с глаз. Теперь можно было оценить акустические возможности лещадных плиток пола и острогласие здешнего эха. Но тут император обернулся и бросил на лету:

– Илларион, береги табакерку-то! Она тебе еще сыщет пользу! Нежданно-негаданно. А ты, Шеврикука, шали-шали, но не забывай про санитарные нормы.

И был таков.

– Рады стараться, ваше императорское величество! – выкрикнул Шеврикука, выпятив грудь.

Уже сидя и поднимая стопку, он спросил:

– Это какие такие санитарные нормы?

– А я откуда знаю. Сам думай, – сказал Илларион. – Тебе виднее. И государю виднее. Он, Павел Петрович, дотошный и умом не тупее матушки своей, забавницы, в догадках – меткий, иное дело – мечтатель, рыцарь и неудачник.

– Я слышал, – сказал Шеврикука. – Бедный северный Гамлет.

– Мало чего ты слышал! – осерчал вдруг на Шеврикуку Илларион. – От недальновидных людей. А он нас предупредил. И меня. И тебя.

Илларион снова достал золотую табакерку, музыкой ее обрадовал пустоты туннеля, вмял в ноздри табак, не расчихался теперь, а словно бы растворил в себе сущность рыжих крошек, в задумчивости или в забытьи рассматривал крышку табакерки, рисунок, вытисненный на золоте ее. Пробормотал:

– Нормы, значит, есть, какими тебе нельзя пренебрегать. Не лезть куда не надо. Тем более из-за прекрасных глаз. А ты горазд. Да, горазд… От синего поворота третья клеть… Четвертый бирюзовый камень на рукояти чаши…

– Что? Что? – взволновался Шеврикука. – Что ты бормочешь? Какая такая чаша?

– А такая… – пропел Илларион сам себе, о Шеврикуке он будто бы опять забыл. – Она есть.

– Откуда ты знаешь?

– Откуда! Откуда! Будто Федька Тутомлин не ходил у меня в должниках. Будто он не проводил меня лабиринтом к своим кальянам!

– А чем же открывается та чаша?

– А бинокль? Про бинокль перламутровый ты забыл? Ты что? Ты что ко мне пристал? Что ты из меня выпытываешь? А ну брысь! – Илларион словно выходил из забытья. – Все. Кончили. Еще раз выпьем на посошок – и разошлись. А то вдруг он передумает рыться в Приорате в своих мальтийских реликвиях и возвратится. Будет во гневе. Это я от табака разнежился.