Шеврикука, или Любовь к привидению - Владимир Орлов

С чем он приставал? Да ни с чем!

Когда понял, что зря постучался к Иллариону, надо было и убывать. А он остался в Гатчине. (Кстати, вспомнилось Шеврикуке, Илларион ведь в начале века года два пребывал в Гатчине в первой российской авиашколе, слыл летуном лихим, но, как отмечалось, не без хулиганских замашек, дважды портившим строй синим кирасирам августейшей Марии Федоровны. Так что Гатчина имела еще одно объяснение.) Стучался Шеврикука вовсе не в Гатчину. Туда его занесло. Но нечего лукавить. Встретиться с Илларионом возникла охота. Охота же, в частности, была вызвана желанием самоутверждения («Я никому не нужен? А вот экий у меня приятель. И принял. И не прогнал… А прогнал!»), подновления душевного равновесия после «кышей» Продольного. И корысть: вызнать хоть крохи полезного для себя у многоведающего.

Однако пастухи Шеврикуки могли уловить его желания и корысть. А уловив, устроить ему мнимого Иллариона. В доверительной же беседе с глотанием «Тамбовской губернской» тихонько выяснить намерения Шеврикуки, объекты и способы его ожидаемых действий. Но сразу же ход размышлений Шеврикуки, успокаивая его, оборвало одно соображение. Илларион не мог бы не ощутить сотворение своего дубликата, муляжа, макета, куклы, умеющей пить и закусывать, извлекать звуки из гортани и выпытывать для кого-то мелкие тайны. Ощутив такое, Илларион, несомненно, рассвирепел бы, а устроители подмены наверняка должны были бы знать о его силах и связях, зачем и ради чего лезть им на рожон? При этом они еще и нарушили бы конвенцию о нерасторжимых цельностях, за что уж точно были бы наказаны.

Хорошо, посчитаем: Илларион был подлинный. Но что он валял дурака с этим своим заросшим Ухом для Надзора? Да, известно: Илларион склонен к хулиганским замашкам. Но одно дело, оглушая непросвещенных лошадей треском «фармана», чуть ли не задевая колесами острия пик, перелетая с аэродрома на военное поле, дразнить кирасир, обращая их внимание на то, какой нынче век. И иное дело ехидничать над ним, Шеврикукой, и без того растерянным, сбитым с панталыку, раззадоривая его словами о бирюзовом камне на рукояти чаши, о перламутровом бинокле и т. д. Не эта ли небритая рожа возникала в памятный день забега на Останкинскую башню в телевизорах с заявлением: «От синего поворота третья клеть»? Еще в Гатчине Ухо для Надзора показалось Шеврикуке знакомым. Несомненно, в его облике было что-то и от самого Иллариона. Но теперь визитная карточка разъяснила: Семен Камильевич Брадобреев. Из этого следует вывести: прием в Гатчине Шеврикуки – один из эпизодов службы развлечений Брадобрея. Так, что ли? Если так, выходит, Шеврикука сам напросился в историю, для себя досадную и унизительную. И тут сказано: «Кыш, Шеврикука!»? А посошок-то? С закусками и свежим пивом в кружках. Основательный посошок. Какое уж тут «кыш»! А провести церемонию посошка повелел император. Позвольте. Посох, посошок… Известно: Павел редко расставался со своей тростью-дубинкой. А нынче (нынче!) прогуливался без нее. Отчего так, узнавать было уже не у кого. Оставил в замке из деликатности, из боязни, как бы не отдубасить в сердцах матроса Александра Федоровича? Что за глупости лезут ему, Шеврикуке, в голову? Что ему либерал из Симбирска и бедный северный Гамлет?

А Илларион мог развлекаться и бездумно, не предполагая заранее, какие повороты сюжетов возникнут в его изначально бессмысленных сочетаниях обстоятельств, мест и персонажей. Выдавил из Павла Петровича, пусть вышедшего в парк без трости, обещание нечаянных польз от табакерки, Шеврикуке же указали на необходимость соблюдения санитарных норм. И теперь Шеврикуке следовало не удивляться и расстраиваться, а разгадывать мелочи их с Илларионом общения и толковать их применительно к своим заботам и предстоящим действиям. Илларион, конечно, с ним забавлялся, но наверняка запрятал в пазухи своих забав подсказки Шеврикуке и предостережения. И нечего было Шеврикуке обижаться на Иллариона и досадовать на него, а себя считать ходом встречи униженным.

И он перестал обижаться и досадовать.

И решил сегодня же проникнуть на лыжную базу. И вот, пожалуйста, одна из подсказок, рассыпанных Илларионом, всплыла и покачивалась сейчас перед Шеврикукой. Прозвучала она в словах о влиянии привидений Приватных (глюков, бегемотиков белой горячки, прочих епишек) на те или иные личности. У Бушмелева, без сомнения, должен был быть именной епишка. Бушмелев и напивался, случалось, до чертиков, и видения его посещали, а в конце жизни его угнетали кошмары. Надо было отыскать епишку Бушмелева, если он, конечно, сохранился, найти к нему подходы и склонить к душевному расположению. Или хотя бы к историческому единению. Наверняка в канцелярском столе или в компьютерной картотеке взаимоуважающего соблюдателя Гори Бойса сведения о епишке Бушмелева должны были неистребимо сохраняться.

Помимо всего прочего, к походу на лыжную базу его подталкивала тоска. Происхождение ее он объяснить себе не мог. Или не желал делать это. Без сомнения, с тоской он вернулся из Гатчины в квартиру Уткиных. И это была именно тоска, а не меланхолия Иллариона. «На Острове Тоски двадцать две стальных доски…» Меланхолия Иллариона не требовала поступков, а требовала забав. Но может быть, Шеврикука и ошибался.

64

Не успел Шеврикука известным ему ходом просквозиться в недра лыжной базы в Останкинском парке, или места летнего обитания призраков и привидений, как на него с грохотом надвинулся боевой, о двух тумбочках, стол взаимоуважающего соблюдателя Гори Бойса.

– А-а! Пролаза Шеврикука! Заявился, не поленился! – загромыхал и сам Горя Бойс. – А зачем? Давно не видали и видеть не желаем!

Очки, какие Горя Бойс смастерил из фанеры для убиений мух, были вскинуты вверх, словно бы Шеврикука был приравнен соблюдателем к крылатым насекомым и заслуживал свирепой казни.

– Не шуми и не грози! – скучно произнес Шеврикука.

И Горя Бойс успокоился.

– Я к тому, – сказал Горя Бойс, – что в Апартаменте нумер триста двадцать четвертом никто вас не ждет.

– Тебе ли судить, где меня ждут, а где нет! – рассердился Шеврикука.

– Там просто никого нет.

– То есть как? – растерялся Шеврикука. – И Дуняши-Невзоры нет?

– Ни барыни, ни прислуги, – кивнул соблюдатель Горя Бойс, и можно было подумать, миролюбиво кивнул, с сочувствием.

– А не гуляют ли они где-то? Не ведут ли беседы в гостях в номерах четвертой сотни?

– В просторах четвертой сотни их нет.

– А где же они?

– Не могем знать-с. А если бы и знали-с, не имели бы права вас, сударь, одарять знаниями. А если бы и имели право, то все равно вам, сударь…

– Замолчи, – цыкнул Шеврикука. – Мне эти барыни и прислуги сегодня нужны, как… Ты вот что. Лучше скажи, был ли у Бушмелева личный епишка?

– Вот ты что! – покачал головой Горя Бойс. – На Бушмелева, значит, выйти хочешь! Гордец и бестолочь! Горя бойся!

– Ты отвечай! Был личный епишка?

– Ну, был…

– Был? Или он и теперь есть?

– Ну, есть… – протянул Горя Бойс.

– Засунь клешню в картотеку и добудь оттуда его формуляры.

– Как же! Сейчас! А может, ты от Отродий Башни? Проваливай. А то возьму и включу авральную систему! Что с тобой сделают при наших-то нынешних непотребствах!

– Не пугай. И подумай. У тебя носков дырявых двадцать пар. А новые откуда? Айвового варенья не ел полгода. Бабка Староханова, что ли, тебе его купит? Смазь то есть. А вдруг на тебя опустятся посильные вознаграждения?

– Откуда? – хмыкнул Горя Бойс. – Из Пузыря, что ли? Или – еще лучше! Не из тебя ли?

Тут уж взаимоуважающий соблюдатель расхохотался.

– Ну а почему же и не из меня? – чуть ли не оскорбленный, сказал Шеврикука.

– Подкуп при исполнении кадровых бдений! – взвыл Горя Бойс. – Миллионы лет непорочных сидений за доверенным столом. В минуту и все порушить? Ну уж нет! Полиция! Милиция! Понятые! Свидетели! Взаимоуважающая следительница Староханова! Караул! Вербуют!

– А ну замолчи! – Шеврикука перепугался, не хватало еще, чтобы на крики командира, причитая, кликушей явилась пропахшая лыжной мазью следительница бабка Староханова или кто другой; он бросился к тощему соблюдателю, зажал ему рукой рот.

Горя Бойс дергался, мычал, ногой пытался достать до секретной кнопки вызова внутристенных бойцов, но потом замер, без всяких усилий отвел руку Шеврикуки, сплюнул и сказал:

– Вот что, Шеврикука. Твое счастье, что и у меня к этому Бушмелеву… Если ты ему насолишь, я порадуюсь. А так греметь бы тебе сейчас в кандалах. Или еще что похуже. Ишь ты, учудил! Миллионы лет беспорочного сидения, и на тебе – подкуп! Про подкуп-то ты, конечно, не забудь, ради своего душевного просветления… Про посильный-то… Не забудешь?

– Не забуду, – шепотом пообещал Шеврикука. – А ты поищи, что у вас там в компьютерах на бушмелевского епишку.

– Что искать уже отысканное. Вот! Не зевай! – Горя Бойс стукнул кулаком по столу, один из ящиков выдвинулся с треском, выстрелил серой папкой с лиловыми тесемками. Горя Бойс подпрыгнул, изловчился поймать папку, протянул ее Шеврикуке. – Держи. Там и фотографии, и дактилоскопия, и состав слюны, и размеры, и прочее. Здесь не смотри, а где-нибудь один, в тихом углу…