Чернозёмные поля - Евгений Марков

Если и не все они были «люди Шишей», то всё-таки поступали подобно шишовцам, вращаясь в безысходном кругу личный расчётов и сторонясь от более широкого и справедливого мерила человеческих действий. Надя знала обо всём этом и от Анатолия, и от отца и приходила в невыразимое негодование.

— О, как люди гадки и глупы! — говорила она, выслушивая насмешливые рассказы Анатолия о разных потайных кознях против него. — Как глубоко презираю я их! И вы имеете духу служить им, хлопотать о них?

— Не им и не о них, Надежда Трофимовна, — поправлял с шутливою улыбкою Суровцов. — Я служу истине. Чем больше у неё врагов, тем более она нуждается в друзьях. А для Каншиных и К◦, конечно, не было бы бòльшего удовольствия, как сплавить отсюда последнего порядочного человека. Чем горячее желают они этого, тем упрямее буду отстаивать я свой пост. Значит, я действительно делаю что-нибудь полезное, если негодяи так встревожены.

— О, как гадки, как низки люди! — повторила словно сама себе Надя, заламывая руки с самым сокрушённым выражением лица.

Эпидемия

Только что тронулась зима и в воздухе почуялись первые признаки наступающей весны, в десятках селений разом открылась повальная оспа. Она зашла из соседнего уезда и охватывала, как пожар, Шишовский уезд. Дети умирали сотнями; умирали даже двадцатилетние. Народ умирал без протеста, без воплей, с тем изумительным равнодушием, с которым русский человек везде и всегда встречает смерть. Сколотят гробик, отпоют, попьют с попами водки, справят сорокоуст и забудут о том, кого нет. Но господа Шишовского уезда пришли в неописанный ужас. Кто только мог, все бросились из деревень в Крутогорск, в Москву. Душные мужицкие хаты, в которых здоровые лежали на одной печи, на одних полатях с больными, были по-прежнему набиты битком мужиками, бабами и ребятишками. Русский человек твёрдо верит, что смерть везде найдёт и что от Бога не спрячешься; поэтому он спокойно пил из одного ковша с заражённым и накрывал его собственным полушубком. Он не ждал и не знал ни лекарств, ни докторов. Когда умиравшему делалось уж очень тяжко, всё нутро жгло, то кто-нибудь из баб бежал за кваском, за солёным огурчиком, а если были близки хоромы, за мочёным яблочком больному «душеньку отвести». Это было единственное пособие в болезни, до которого решались доходить обитатели избы. Бабка Огуревна в Прилепах, правда, прыскала больным на пылающее лицо снеговою водицей, но это делала только она одна по своей обязанности знахарки. Половина шишовских ребятишек уже лежала в некрашеных тесовых гробиках, под свежевскопанными глинистыми насыпями, когда шишовская полиция встрепенулась, что люди мрут, и что об этом должно быть донесено начальству под заглавием «свирепствующей в уезде эпидемической болезни оспы». Донесение было отослано в Крутогорск с нарочным, так что уже через две недели после него мог быть составлен губернский комитет общественного здравия, на заседание которого было приглашено столько лиц, что успешность борьбы против болезни приобрела серьёзные шансы. Многие из приглашённых только в этот день узнали из повесток, что в Крутогорске. как во всяком благоустроенном губернском городе, существует комитет общественного здравия и что они состоят непременными его членами. Губернский комитет принял энергические меры к прекращению появившейся эпидемии. Он в том же заседании подписал инструкцию, составленную инспектором врачебного отделения, о том, как жители Шишовского уезда должны предохранять себя от заразы и как должны лечить заболевших. Инструкция эта была послана на другой же день в город Шиши с строжайшим предписанием немедленно открыть действие уездного комитета общественного здравия, распространить среди обывателей прилагаемую инструкцию и доставлять в Крутогорский губернский комитет общественного здравия еженедельные ведомости о числе заболевших, умерших и выздоровевших, с разделением оных по волостям и с прописанием их лет, звания, сословия и вероисповедания. а также с объяснением мер, какие были приняты к прекращению болезни со стороны подлежащих ведомств и лиц. Пока становые и доктора наполняли бланки ведомостей фантастической статистикой собственного вдохновения, оспа пожирала сотнями босоногих мальчишек и девчонок, наполнявших шишовские деревни.

Суровцов гораздо раньше полиции бросился на помощь жителям. Официально он не имел права делать распоряжения к прекращению эпидемии; эта обязанность лежала на комитете общественного здравия, который мог быть собран только предводителем дворянства; исправник не давал ему помощи, а без неё решительные меры не могли быть исполнены. Денег точно так же не было, земское собрание не ассигновало ничего на расходы по эпидемии, а доктора и фельдшера требовали суточных за командировки. Суровцов был в затруднительном положении. Он сообразил, что лечить было бесполезно, что нужен был только чистый воздух и уход, а главное, нужно было как можно скорей отделить больных от здоровых. Тут доктора могли столько же, сколько и всякий здравомыслящий человек. Но этих здравомыслящих нужно было очень много. Суровцов задумал поднять всё шишовское дворянство на борьбу с бедствием. Ободряя себя воспоминаниями английской и американской жизни, где без всякого участия казённых ведомств общество встаёт как один человек против всякой угрожающей опасности, Суровцов разъезжал из деревни в деревню, горячо уговаривая всех, кого считал мало-мальски образованным, помещиков, попов, управляющих, взять в своё заведование соседнюю деревню, перенести в две-три избы больных и установить за ними деятельный уход.

Он обещал выслать на помощь фельдшеров с необходимыми пособиями и решился на свой риск, вопреки всем сметам и счётным уставам, тратить земские деньги, какого бы ни были они наименования, на спасение умиравшего населения. Не имея никакого права, он созывал сходки, уговаривал крестьян отводить избы, давать сиделок, грозил бездеятельным старостам и старшинам, назначал смотрителей участков, которые должны были извещать его обо всём, что делалось и что кому было нужно. Словом, он действовал как энергический начальник отряда, отрезанный неприятелем от своего войска, который по необходимости принимает в свои руки всё управление страною, объятою паническим ужасом и покинутою своими обычными управителями. На все вопросы, сомнения, предостережения от твердил одно:

— Знаю, знаю, да что же делать? Будем только спасать, а там путь подводят под статьи, как себе хотят. Я соглашусь лучше беззаконно избавить человека от смерти, чем дать ему пропасть на основании всех пятнадцати томов свода законов. Кто думает, что я не прав, пусть берёт это на свою совесть и умывает руки. А я не отстану.

Энергия Суровцова навела на помещиков такой же ужас, как сама эпидемия. Почти все торопились отказаться, проклиная внутренно этого беспокойного человека, который даже дома не даёт покоя и суёт свой нос в дела, совсем его не касающиеся. Но вместе с тем всем было совестно и досадно, что приходилось обнаруживать так явно свою робость и своё безучастие к человечеству. Во многих местностях, впрочем, и обратиться было не к кому: все, кто мог, покинули деревни. Священники брались, правда, охотнее, но не принимались серьёзно за дело; только в трёх-четырёх местах уезда удалось Суровцову действительно добиться того, чего ему хотелось, с помощью немногих добрых людей. В Пересухе основался главный штаб Суровцова. Там Варя с Надей и сёстрами делали чудеса. Эти добрые серьёзные девушки до такой степени проникнулись сознанием страшной опасности, угрожавшей всему населению края, что с самозабвением предались борьбе против неё. В старой усадьбе Коптевых был очищен для больных целый флигель, устроены нары, кровати. Надя, предводительствуя старостою, сотским и своим неизменным помощником ключником Михеем, обходила одну за другою все избы и забирала всех заболевших, то силою, то уговором. Надя распоряжалась с такою воодушевлённою твёрдостью, что грубые пересухинские бородачи поддавались ей в каком-то немом и благоговейном изумлении. На неё скоро привыкли смотреть как на вождя, в руках которого тайна спасения и успеха. Если она переступала порог избы, всё делалось там так, как требовала она. Казалось, от стройной фигуры этой девушки, с серьёзным и мужественным выражением архангела, поражающего зло, с вдохновенной красотой этого архангела, на всех простых и тёмных людей изливалась переполнявшая её глубокая и самоотверженная любовь ко всему человечеству. Никогда Надя не была так хороша и вместе с тем несколько страшна. С нею невозможно было говорить ни о чём другом. Она вся духом и телом была в своём деле. Она сознавала опасность своего подвига, и это постоянное сознание сообщало её настроению ещё больше грозной торжественности. С утра до ночи Надя была около больных или на розыске больных, Даша подчинилась ей вполне и делала только то, что приказывала Надя. В минуты важных событий жизни характер Нади делался непобедимо властительным, мало напоминавшим её обычную скромность.