Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

Он снимает защитные очки и небрежным движением бросает их на стол. Затем так же поступает с медицинским халатом. Обходит стол, садится на табурет напротив.

И определённо точно чего-то от меня ждёт.

— Чего хотел-то?

— В глаза твои бессовестные посмотреть.

— Ха-ха. Ещё одна такая шутка — и я сваливаю.

— Ладно, ладно! — восклицает Ваня.

Снова замолкает. Складывает руки на столе перед собой, принимается постукивать пальцами. Я понимаю, что ждёт он не меня, а себя. Момента, когда соберётся с мыслями. Что же надо этому парню?

— Странная просьба у меня будет, — предупреждает Ваня, не отрывая взгляда от сложенных рук.

Но мне и так хорошо видны его яркие оранжевые радужки. Не признаю этого, но не хотел бы на его месте оказаться. Хотя, конечно, лучше так, чем в паре метров под землёй.

— Точнее, совет, — поправляет сам себя и даже не морщится.

Передо мной точно Ваня, которого я знаю? Ведь он скорее бы себе на горло встал, чем попросил меня о чём-либо.

— Это касается отношений.

— Между нами ничего быть не может, — сразу обрываю я. — Я завязал с брюнетами.

— Отношений между мной и Леной, — терпеливо продолжает Ваня, несмотря на моё замечание. — Я хочу… мне кажется, я готов, но не знаю, как правильно всё это надо… Нет, фильмы я смотрел, правда…

— Остановись, пока мы оба не покраснели, как перчики, блин, чили, — прошу я. — Ты сейчас пытаешься мне мягко намекнуть на то, что я должен помочь тебе уложить Лену в постель?

— Ещё раз скажешь такое, я тебе язык вырву, — резко отвечает Ваня.

— Ладно, — признаю я. — Над формулировкой мы ещё поработаем. Но смысл-то я уловил?

— Угу.

Очевидного не избежать — мы оба становимся под цвет малиновых пиджаков: по Ване я это вижу, по себе — чувствую. Да ещё и это неловкое молчание, сопровождающее каждую следующую фразу.

— Я матчасть хорошо знаю, — продолжает Ваня. — Проблема в том, что как ко всему этому подойти, и это всё, ну, то, что идёт перед самим… чёрт.

Я вздыхаю и сообщаю Ване первое, что приходит в голову:

— А я, дурак, рассчитывал, что это разговор ждёт меня как минимум лет через пятнадцать с сыном или дочерью.

Ваня поднимает на меня глаза. Горько усмехается.

— Да я тоже думал, что о таком лучше с родителями говорить, но… — Делает паузу. Ерошит волосы на макушке. — Маме сейчас не до этого, а папа… что-то как-то то ли я опоздал, то ли он слишком рано ушёл.

Столько тревоги и боли в голосе, что мне становится не по себе. Каждая буква — могильный холод. Каждое слово — совокупность всего того траура, который Ваня должен был пропустить через себя, но не мог, потому что каждую секунду мог погибнуть кто-то ещё.

А сейчас, кажется, уже поздно реветь в подушку в обнимку с семейным фото. Ваня именно так, должно быть, думает.

И я пока не буду убеждать его в обратном. Пусть до всего дойдёт сам. Рано или поздно всё равно поймёт, что на самом-то деле был в трауре каждую секунду после смерти отца.

— Прости, — извиняюсь я.

— Так ты поможешь или нет?

Вот за что я люблю Ваню, так это за то, что он не драматизирует.

— Помогу. Только сразу предупреждаю, разговор будет взрослый.

— Мне уже есть восемнадцать, — напоминает Ваня.

Я ухмыляюсь. Слежу за тем, как Ваня достаёт из лежащего на столе халата свой ежедневник. Качаю головой, не переставая улыбаться. Он записывать собраться? Что за чудик.

— Ладно, профессор, — со вздохом произносит Ваня. — Просвещай меня. Я готов. Только учти — если кому проболтаешься, что я спрашивал, я тебя убью.

— Да я сам себя убью! — заверяю я.

Оглядываю Ваню. Думаю о нём и Лене, но не о том, к чему подводит Ваня, а о несправедливости. Эти двое так подходят друг другу. Они открыто и не беспокоясь о том, что их посчитают сумасшедшими, наплевали на правило сближения противоположностей.

Впервые за всю историю два атома с одинаковыми зарядами притянулись друг к другу, словно сильнейшие магниты, и вот, чем им отплатила Вселенная — один из них умирает, а второй вынужден следить за этим со стороны.

— Как она вообще? — спрашиваю я. — Лена.

Ваня хмурится, обдумывая смысл моего вопроса. Я поясняю, пока неловкие ситуации между нами не увеличились в геометрической прогрессии:

— Как её здоровье?

— О, — Ваня кусает губы. — Нормально… — Его голос так странно срывается. — Правда, нормально. Иногда болит сильнее, иногда совсем не болит. Лена ведь очень сильная…

— И что вы будете делать потом? — наседаю я.

Рано или поздно, — а когда дело касается рака, так и вовсе в любую минуту, — поздно сменится на прямо сейчас, а совсем не болит — на болит постоянно. Что они оба будут делать, когда время перестанет измеряться новыми днями и начнётся отсчёт дней, которые Лена смогла пережить?

— Вариантов есть несколько, но ни один из них нам не нравится, — признаётся Ваня.

— Например?

— Лена предложила оставить всё как есть. Брехня, согласись? — (Я киваю, мол, ещё какая). — Я думал о том, чтобы обратить и её в оборотня.

Брехня похлеще предыдущей.

— Ты же понимаешь, что она может этого не пережить? — уточняю я. — Зачем же сразу с места — в карьер. Клятва…

— Она делает всё, что может. Как и всегда. — Ваня откладывает в сторону ежедневник, упирается локтями в столешницу и складывает подбородок на кулаки. — Как и в случае с Даней и Славой. — Вздыхает. — Стражи столько лет считали себя неуязвимыми, и, по сути, были таковыми, но реальность такова, что с каждым поколением сила эхно в нас ослабевает. Мы больше исцеляемся не так хорошо, как раньше. Лена… она даже завтра умереть может.

— Ну, завтра уж не сможет…

— Я утрирую! — на секунду вспыхивает Ваня. — Не завтра, так через неделю. Не через неделю, так через две. Не через…

— Я понял, понял! — восклицаю я, пока эта траурная процессия не растянулась на года. — Нужно решение.

— Очень нужно. Я не могу её потерять.

— Нормально всё будет, — говорю я. Максимум моей поддержки при диком желании сказать что-нибудь подбадривающее. Я никогда не был хорошим оратором. Всё, что я чувствую, привык выражать действиями. А тут… что мне сделать? — Ты только не молчи больше. Делись. Со мной, с другими ребятами. Мы же друзья. Поможем, чем сможем. Две головы лучше одной.

— Спасибо.

Глаза на мокром месте. Вот этого только не хватает. Он расплачется — и меня следом долго ждать не придётся.

— Так, возвращаемся к сексу, — я отбиваю по столу барабанную дробь. — А то ещё минута подобных разговоров — и тебе придётся оплачивать мне психотерапевта.

Ваня качает головой. А я сразу начинаю свою лекцию с самых пошлых подробностей, чтобы окончательно оставить в прошлом неприятный осадок после разговора о смерти.

Ваня снова краснеет и прячет лицо в ладонях.

Значит, помогло.

— Я не самых худший внук на земле, — говорю я.

Но деда не перекричать. Он брюзжит так, что я несколько раз отодвигаю телефон от уха и проверяю, не запачкал ли он меня своими слюнями.

— Ты помнишь Гитлера? У него ведь тоже был дедушка!

— И я могу поспорить, что между захватом Чехословакии и принятием ванны он находил время на то, чтобы позвонить деду и сказать, что сегодня дома его ждать не стоит!

— Деда…

— Не «дедкай» мне тут! — Слышу мамин голос на заднем плане. Наверное, пытается объяснить этой седой голове, что кричать на меня бесполезно. — Я сам разберусь, как мне внука растить, спасибо. Дочь вон вырастил, и с этим балбесом разберусь. — Уже нормальным тоном. Отходит быстро. Понятно, в кого у меня самого такие скачки настроения. — Значит, сегодня в штабе?

— Угу.

— Там спокойно всё сейчас?

— Относительно.

— Это хорошо. Чем планируешь заниматься остаток вечера?

— Пока не знаю.

Спускаюсь по ступенькам на первый этаж. Нужно перегнать машину в гараж. То, как я оставил её перед штабом, нельзя назвать правильной парковкой. Одна радость — полиция нас не штрафует. И если в том мире это происходило благодаря Татьяне и её друзьям в форме, то в этом такое — лишь очередная привилегия. Как и медицинская справка без очереди, или лучшая техника за полцены, или вторая кружка пива в баре — бесплатно.