Тень горы - Грегори Робертс

Я принял душ, выпил кофе, убрал номер и спустился к мотоциклу, припаркованному в переулке у гостиницы. За завтраком мне предстояло встретиться с Абдуллой. Я ждал и боялся этой встречи, опасаясь, что в его глазах не дрожит больше дружелюбный огонек. По дороге я размышлял о Диве Девнани, богатой наследнице, прячущейся в трущобах, и о ее отце, жизнь которого истекала струйкой в песочных часах. Я решил купить для Дивы керальской марихуаны и бутылку кокосового рома.

Свой байк я оставил рядом с мотоциклом Абдуллы, через дорогу от ресторана «Сораб», и медленно, с опаской, встретился взглядом с приятелем. Глаза Абдуллы оставались такими же честными, как и прежде. Он обнял меня, и мы оба втиснулись на узкую скамью за стол – так, чтобы видеть входную дверь.

– О тебе все только и говорят, – сказал Абдулла, поглощая масала-доса[75] и клецки с манговым соусом. – Да Силва утверждает, что ты до конца месяца не доживешь. Предлагает биться об заклад.

– И что, есть желающие?

– Нет, конечно. Я его бамбуковым прутом отхлестал, он и заткнулся.

– Отлично.

– Самое главное сейчас – слово Санджая. А Санджай тебе смерти не желает.

– Как кот не желает смерти мыши?

– Не как кот, а как тигр, – ответил Абдулла. – Санджай считает котами «скорпионов», мол, они тебя ненавидят больше, чем да Силва.

– Значит, Санджаю выгодно, что я отвлекаю огонь на себя?

– Да. Он уверен, что без него ты все равно долго не протянешь, но от тебя ему сейчас есть польза.

– Как это?

– Пока ты жив, ты – заноза для врагов Санджая.

– Вот спасибо.

– Не за что. По-моему, ты даже после смерти будешь занозой, такой уж ты уникальный.

– Еще раз спасибо на добром слове.

– Не за что.

– А как он относится к тому, что я свое дело хочу начать?

– Он считает, что ты так долго не проживешь.

– Да, это я уже понял. Но если я каким-то чудом уцелею, скажем до послезавтра, как он к этому отнесется?

– Он мне пообещал, что разрешит тебе начать свое дело, но будет брать с тебя больший процент.

– Ха, а говорят, крестные отцы мафии – люди бессердечные. Значит, фальшивые документы мне можно будет изготавливать?

– Он считает…

– …что я так долго не проживу, это я уже слышал. А вдруг проживу?

– Санджай запретил впускать тебя в паспортную мастерскую. Фарзад сам к Санджаю пришел, просил разрешения у тебя учиться, а Санджай ему сказал…

– …что я так долго не проживу, это я понял. И все же разрешил или нет?

– Нет, не разрешил. Велел Фарзаду с тобой не связываться.

– А если я обзаведусь оборудованием и начну подправлять настоящие паспорта?

– Он считает, что…

– Абдулла, мне плевать, что он там считает, – вздохнул я. – Доживу я до весны или нет – мое личное дело. Ты при случае напомни Санджаю, что ему самому однажды может паспорт понадобиться. Если он не возражает, мне бы хотелось этим заняться. У меня неплохо получается, ты же знаешь. Вдобавок это в духе анархистов. Может, он все-таки согласится?

– Джарур, брат.

Хорошо, что Абдулла назвал меня братом, но я так и не понял, смирился ли он с моим уходом от Санджая или встал на мою сторону, разочаровавшись в боссе.

– Ты теперь займешься делами Дидье? – спросил Абдулла.

– Да, но не всеми. С наркотой я связываться не желаю, пусть люди Санджая этим занимаются. Может, Амир захочет на себя это взять. Кстати, Дидье избавляется от своих эскортов в южном Бомбее – долги я им списал, поэтому девушки теперь сами по себе, делают что хотят. Впрочем, Санджаю несложно будет с ними договориться.

– К вечеру все уладим, – глухо пробасил Абдулла. – А тебе что достанется?

– Все операции с валютой. Мне хватит денег примерно месяц поддерживать пятнадцать нелегальных торговых точек на участке от фонтана Флоры до Колабского рынка. Если дело пойдет, то все окупится. Вдобавок я решил заняться наручными часами и техникой. Уличные торговцы и перекупщики обещали мне право первого отказа. Должно получиться.

– Наручными часами? – мрачно переспросил он.

– Коллекционеры за них хорошие деньги дают.

– Наручными часами? – сердито повторил он. – Ты же воин, у Кадербхая служил!

– Абдулла, я не воин, а бандит. И ты тоже.

– Ты ему как сын был! А теперь мне здесь про часы рассказываешь…

– В таком случае давай поедем к Нариман-Пойнт, я тебе там буду про часы рассказывать, – отшутился я.

Он поднялся из-за стола, вышел из ресторана и решительно направился к мотоциклу: ни один бандит не платил за еду в ресторанах южного Бомбея, и Абдулла исключения не составлял. Я расплатился, оставил чаевые официанту и присоединился к Абдулле.

– Давай проедемся, – сказал он.

Мы отправились к Бомбейскому университету и оставили байки у колоннады. Оттуда тенистая аллея вела к Азад-майдану, открытому спортивному комплексу на площади, отгороженному кованым забором. Широкие зеленые газоны пересекала сеть тропинок, а университетские корпуса отливали золотом в океане солнечного света.

Мы с Абдуллой пошли по тропке, протоптанной среди пыльных сорняков у самой ограды. Мне вспомнились похожие прогулки вдоль тюремного забора – так я ходил и беседовал с другими заключенными.

– А как вообще дела? – спросил я. – Кое-какие слухи до меня долетали. Расскажи, как пожар у «скорпионов» случился.

Абдулла поморщился – он ждал моих вопросов о разборках в Колабе и о пожаре в доме Вишну, где погибла сиделка. Я знал, почему она там находилась, и понимал, что ни Абдулла, ни люди Санджая не подозревали о ее присутствии, – ведь я и сам обнаружил это только после того, как позвонил в дверь.

Абдулла шумно выдохнул через нос, плотно сомкнув губы:

– Лин, хоть мне и не следует этого делать, но я тебе доверяю как одному из своих.

– Ты же знаешь, меня подробности не интересуют. В общих чертах расскажи, мне хватит. Тебе не придется ради меня клятву нарушать, хотя я рад, что ты на это готов. Мне главное – понять, что именно произошло, кто в кого стрелял и все такое.

– Поджог Фарид организовал, – неохотно произнес Абдулла. – Я его отговаривал, да он меня не послушал. Огонь никого не щадит, сжигает все без разбора. А мне хотелось, чтобы было по справедливости, с разбором – убить тех, кто этого заслужил. Но Санджай решил, что пожар лучше. Фарид и поджег, только «скорпионы» разбежались, а сиделка не успела. Вот и погибла. Ума не приложу, откуда она там взялась!

– А где сейчас Фарид?

– У Санджая, ни на шаг от него не отходит, из города уехать отказывается, хотя по уму ему надо бы отсюда убираться.

– Да, из Бомбея никто уезжать не хочет.

– Что-что?

– Так, ничего. Ляпнул, не подумав. Слушай, Абдулла, ведь «скорпионы» этого так не оставят. Я с Вишну встречался, он человек серьезный, умный и со своей политической программой. У него далеко идущие планы. Он может отомстить вам с самой неожиданной стороны.

– А чего вообще он хочет?

– В определенной степени того же, что и вы. А еще он желает смерти – не только Санджаю, но и всем вам. И на Пакистане зациклен.

– На Пакистане?

– Ну да, – кивнул я. – Знаешь ведь, ближайший сосед Индии, душевные люди, красивый язык, великолепная музыка и все такое. А еще – тайная полиция. В общем, Пакистан.

– Этого еще не хватало, – поморщился Абдулла. – У Санджая в Пакистане друзья, те самые, которые ему для охраны афганцев прислали.

Мы дошли до угла, где на густой бархатистой траве сидела парочка, склонившись над книгами. По газону шныряли вороны, таскали из влажной земли червяков. Абдулла направился прочь, но я его остановил:

– Погоди, это мои знакомые.

Винсон и Ранвей встретили нас улыбками. Я представил Абдуллу и подобрал с травы раскрытую книгу – Джозеф Кэмпбелл[76], «Тысячеликий герой».

– С чего это вы вдруг Кэмпбеллом занялись?

– Я его в университете читала, – объяснила Ранвей, – теперь вот Стюарту вкратце пересказываю.

– Для меня это слишком типа заумно, – признался Винсон, откидывая со лба вьющиеся светлые пряди.

Я проглядел книжные корешки:

– Карлос Кастанеда, Роберт Пирсиг, Эммет Гроган, Элдридж Кливер и Будда. Отличный набор, осталось только Сократа и Говарда Зинна[77] добавить. Я не знал, что ты здесь учишься.

– Не я, – торопливо вставила Ранвей.

– Строго говоря, здесь учусь я, – потупился Винсон. – Два года назад поступил, но все время прогуливаю. Зато в библиотеку пускают.

– Что ж, приятного чтения, ребята, – сказал я и собрался уходить.

– Между прочим, тарелка сластей помогла, – сказала Ранвей мне вслед.

Я обернулся:

– Правда?

– Ага. Сладкоежка обрадовался и оставил меня в покое. Спасибо тебе.

– Вы о чем это? – недоуменно спросил Винсон.

Добродушное лицо Винсона всегда отражало его мысли и чувства, да и сам он был открытым, как десятилетний мальчуган, и мне это нравилось.