Ковчег (СИ) - "Корсар_2"

— С ума сойти! — выдохнул я. — Так не выходной же! В Лабиринт же только по выходным…

— Мелюзга полезла, — сквозь зубы выдавил Лин. — Тебя Блич туда зовет.

— А лазарет? — глупо спросил я.

— Ты совсем, что ли? Людей спасать надо, кто на ваши склянки-таблетки покусится?..

— Нет уж, — сказал я, вспомнив, как разнесли нашу с Веном каюту. — Давай ты дактозамок перенастроишь, чтобы захлопнулся, а я побегу.

— Ладно, — кивнул Лин и шагнул внутрь. — Но я здесь оставаться не собираюсь.

— Не оставайся, просто запри. У него в памяти наверняка есть отпечатки Норы и Блича, они потом откроют.

И я помчался.

67

Я пришел в себя от резкого неприятного запаха — реального, а не эмпатического. Впрочем, чужие чувства тоже обрушились на меня сразу же, едва я открыл глаза. Преобладали ненависть и страх, и меня чуть не вырвало от этого воображаемого запаха гнили.

Очень больно было рукам, безжалостно вывернутым назад и туго связанным. Я почти не чувствовал кистей и пальцев. И голова болела тоже, особенно затылок, куда пришелся удар. Я мимолетно подумал о Йозефе и о том, что Реттисси всегда остаются Реттисси. Даже те, что из лучших. Интересно, что им пообещали за очередное предательство? Место на окраине Фатланда?

— Очнулся? Вставай, тварь! — тяжелый ботинок ударил меня под ребра, заставив захлебнуться воздухом. — Поднимайся, ублюдок!

Вставать со связанными руками было трудно. Практически невозможно. Я два раза заваливался набок под издевательский смех охраны. Но все же смог подняться на колени, потом — на ноги. Огляделся, чувствуя резь в глазах от яркого света.

Охранников оказалось восемь, и девятым — офицер. Они держали меня под прицелами излучателей, но раз не убили сразу, значит, пока и не собирались этого делать. Зачем-то я им был нужен живым.

Рейдерский пояс с меня сняли, впрочем, со связанными руками я не мог воспользоваться ни даггером, ни шокером, ни цепями, которые тоже при определенных условиях становились опасным оружием. Даже пнуть кого-то я не мог — ноги мне связали толстой веревкой, позволявшей делать один небольшой шаг. На шею накинули такую же, и концы держали в руках двое охранников.

— За мной, — велел офицер, развернулся и пошел по коридору.

Между лопаток мне немедленно ткнули излучатель, подталкивая вперед, охрана дернула за веревку, вынуждая шагнуть за ними.

Когда-то, мальчишкой, я мечтал попасть наверх — посмотреть, как они живут тут, в довольстве и роскоши. Вот только не предполагал, что попаду таким образом — со связанными руками и с петлей на шее. И все равно мне было интересно — я смотрел по сторонам, стараясь запомнить не только дорогу, которой меня вели, но и все остальное.

Здесь действительно жили намного лучше, чем у нас. Когда мы поднялись на лифте из Фатланда в Дансити, контраст стал еще разительнее. Уровень ферм был чем-то похож на наш — разве что освещен лучше да коридоры шире. А Дансити потрясал воображение.

Объемная карта Корабля, которую я хорошо знал, давала представление о верхнем уровне: он был не меньше нашего, но в Даунтауне жилой была только верхняя полусфера. Точнее, даже не полусфера, а треть. Все остальное занимали разгонные реакторы и гигантское кольцо коллайдера, удерживающего в стабильном состоянии антивещество.

Здесь, наверху, жили по-настоящему. Был уже вечер, но еще не поздний, только-только пробили третьи вечерние склянки, и везде толпилось полно народа. Язык не поворачивался назвать широкие светлые проходы коридорами. По стенами вилось множество растений, которые я раньше видел только по визору. То справа, то слева открывались удивительные виды — искусственное озеро, самый настоящий парк, нечто, напоминающее большую площадь со скамеечками, цветущими кустами и фонтанчиком. Что из этого было реальным, а что — голограммой, я не знал. Но смотрелось потрясающе здорово.

Я понятия не имел, как здесь выглядят каюты и где они находятся — схема показывала их на периметре Дансити, а меня, похоже, вели через центр. И вели намеренно, как диковинное животное, отловленное удачливыми охотниками. Никакая ментальная защита не спасала от взглядов, полных жадного любопытства, от доносящихся до меня изумленно-испуганных возгласов. Страх, отвращение, брезгливость пробивали ее насквозь, как бумагу. А несколько раз я даже почувствовал острое вожделение, исходящее от сбившихся в кучки женщин и девушек.

Они и правда роскошно одевались по сравнению с нашими — в длинные яркие платья, закрывающие от взглядов все: руки, ноги, плечи. Волосы на голове были уложены в замысловатые прически, в которых что-то блестело. Наверное, те самые драгоценности. И так же блестели украшения на запястьях и шеях, а у некоторых даже на поясах, перетягивавших тонкие талии.

Они были красивы, женщины сверху, но их красота выглядела какой-то ненастоящей. Неправильной. Искусственной. Даже лица казались одинаковыми масками — из-за тонких, словно нарисованных бровей, подведенных губ и глаз и неестественно розовых скул.

А мужчины все были коротко стриженые и в форме — строгой, отличавшейся только цветом и нашивками.

Я видел себя глазами этих людей, без стеснения рассматривающих меня, словно неведомое чудовище. Да я и был для них неведомым чудовищем — на голову выше любого охранника, с косой до пояса, в свободном комбинезоне, в тяжелых рейдерских ботинках. И с петлей на шее. Монстр, мутант снизу, дикое существо и вечный враг. Думаю, они с удовольствием посадили бы меня в клетку на площади и приводили бы детей — показывать.

Впрочем, многих женщин мой вид возбуждал. Наверное, обязательный секс с офицерами стал для них слишком пресным и привычным — и они жаждали острых ощущений. А что может быть необычнее мутанта в постели? Некоторые буквально раздевали меня глазами, перешептывались с подругами, а я чувствовал их похоть и ощущал себя заляпанным липкой грязью. Особенно когда несколько раз уловил такие же эмоции, но принадлежавшие уже не женщинам. Некоторые здешние мужчины, видимо, тоже любили остренькое.

И все же преобладающими чувствами оставались страх и ненависть. От них начинали тупо ныть виски, к горлу подкатывала тошнота и путались мысли. Я подумал о Норе, оставшемся внизу. Как же сладко было засыпать, прижав его к себе, и просыпаться от осторожных нежных поцелуев. Как хорошо и уютно оказалось сидеть, держа его на коленях и поглаживая по спине и по шее. Как от любого прикосновения по телу расползалось мягкое тепло, а в паху начинало тянуть и дергать.

Подумал — и впервые за свою жизнь пожалел, что я эмпат, рейдер, и не могу позволить себе тихо и благополучно оставаться в каюте, не влезая в смертельно опасные авантюры.

Мы шли долго, но любой путь когда-то заканчивается. Закончился и Дансити — внезапно, за очередной диафрагмой широкого тамбура. Дальше была лестница, сама собой движущаяся вверх. Я вспомнил лифтовую шахту, бесконечные балки под ногами и пальцами, неподдающийся бронелит, выматывающую усталость на последних футах подъема. И опять почувствовал ненависть к этим сытым благополучным людям из Дансити, не считавшим нас равными себе. Что для них, не испытывающих нужды ни в чем, значили те сотни фунтов клетчатки? Но даже такой малостью они не желали с нами делиться.

Лестница привела нас в узкий коридор, довольно темный, с низким потолком и титановыми дверями в стенах. Я не помнил по схеме, что здесь было раньше — вероятно, тоже какие-то технические помещения. Одна из дверей оказалась приоткрыта, офицер остановился перед ней. С моей шеи сняли веревку и еще раз толкнули в спину, загоняя в неосвещенное помещение. Я обо что-то споткнулся и тяжело упал на колени. Дверь захлопнулась, оставляя меня в полной темноте.

Кое-как я дополз до стены, оказавшейся в трех шагах, привалился к ней спиной и закрыл глаза. В каморку, где меня заперли, не доносилось ни звука, не пробивалось ни единого луча света, и очень скоро я потерял ощущение времени. Реальной в темноте и тишине оставалась только боль: охранники не потрудились хотя бы ослабить веревку на запястьях. Я с трудом сгибал и разгибал отекшие пальцы, надеясь сохранить кровообращение. Не знаю, зачем. У меня не было ни малейшего шанса сбежать. Да и просто выжить.