Дама с единорогом - Ольга Романовская

Священник спешился и, ведя в поводу мула и осла Эммы, направился к ближайшему дому, приветливо улыбаясь игравшим на дороге ребятишкам.

— А мамки нет дома, — радостно крикнул ему щербатый карапуз. — Она барвинок пошла рвать.

— Зачем же?

— Она видела, как ночью Милдред летала на метле и наводила порчу на скотину.

Бертран удручённо покачал головой и зашагал к мосту.

— Этого следовало ожидать, — пробормотал он. — Я чувствовал, что здесь не обошлось без Нечистого. Но, боюсь, они осудят невиновного к вящей радости Искусителя.

— Что случилось, святой отец? — Встревоженная Эмма слезла с повозки и зашагала рядом с ним.

— Руфь и её соседи недавно жаловались, что дома у них начало твориться неладное: кисло молоко, перестали нестись куры. Я несколько раз окроплял всё Святой водой, но, по их словам, это не помогло. Они винят во всём служанку кабатчика, но я не верю, что Милдред виновна. Я говорил с ней, исповедовал и могу поручиться, что она обыкновенная грешница, не многим грешнее прочих дщерей человеческих. Она носит оловянный крестик — а, как известно, ведьмы не выносят даже вида распятия. Она красивая женщина, отсюда все её беды.

— Но есть свидетели… Да и куры не будут просто так переставать нестись.

— В том-то и дело, что свидетелей нет. Они просто ненавидят её.

— Но Вы ведь не станете спорить, что это дело рук ведьмы?

— Возможно.

— Тогда отчего же Вы так защищаете Милдред? Ведь на неё указали…

— Поймите, я знаю, что она невиновна! Ведьма не может причащаться и целовать крест! Она не выдержит пытки, я не буду брать грех на душу.

— Вы не отдадите её в руки Церкви? — покачала головой Эмма.

— Нет. В этой деревне есть ведьма, но это не Милдред, не пропустившая ни одной проповеди. А людская молва… Они завистливы и черны сердцем, я не верю им.

— Всё же, во имя спасения её бессмертной души, следовало бы допросить её, — с укором заметила молодая вдова. — Даже малейшее подозрение заслуживает внимания. Не дайте дьяволу обмануть Вас, святой отец!

— Искуситель часто застилает наш разум, заставляя принять невинных за виновных. Но, чтобы отличить овец от козлищ, надо иметь трезвую голову, дабы услышать голос Божий. Только Бог рассудит эту женщину с обвиняющими её. Я лишь посредник, сообщающий людям волю Божью, я лишь орудие его.

Перед кабачком столпились деревенские женщины; они угрожающе потрясали вилами и требовали немедленной выдачи преступницы, которую кабатчик, её любовник, не желал отдавать. Разгневанные женщины бросали в дверь камни, грозились поджечь дом.

При виде священника толпа разразилась злорадными криками. Перебивая друг друга, они начали перечислять грехи Милдред, требуя, чтобы её и её сожителя немедленно сожгли на костре. Особенно ретивые готовы были тут же поджечь паклю, но Бертран сумел их успокоить, пообещав не оставить безнаказанными преступления ведьмы, которой успели приписать все беды, случившиеся за последние годы.

— Вот барвинок, святой отец. — Растолкав толпу локтями, к дверям протиснулась Руфь. — Если он не выпрыгнет из сковородки, то не видать мне спасения души, как своих ушей!

Тем временем Эмма подошла к единственному окну, плотно закрытому деревянным ставнем, и постучала:

— Это я, Вилекин. Пусть Милдред выйдет; если она невиновна, ей нечего бояться. Упорствуя, она лишь разъяряет толпу. А если она виновна, не бери грех на душу и не вводи во грех этих людей. Они подожгут дом, ты не спасёшь её. Здесь святой отец, он не позволит, чтобы ей сделали что-то дурное.

Дверь заскрипела, и на пороге возникла бледная, как полотно, Милдред со съехавшим набок чепцом; её подталкивал Вилекин с кочергой в руках. Глядя на чувственные черты лица и тёмные густые волосы, нетрудно было понять, за что её так не любят крестьянки.

— Смерть ведьме! — Несколько рук метнулись к несчастной. Та закричала и попятилась, ища спасения в объятиях любовника.

— Пойдём со мной, Милдред, — Бертран протянул руку. Женщина в нерешительности посмотрела на Вилекина и робко взялась за руку священника.

— Смерть ведьме! — вновь заголосила толпа. В Милдред полетели камни и комья грязи, но Бертран мужественно загородил её собой.

— Пока вина не доказана, не прикасайтесь к ней, — строго приказал он. — И тем паче не следует лишать её жизни подобным способом, если вина будет установлена. Мы должны спасти её душу, передать её в руки церковного суда, дабы тот милостью Господа изгнал дьявола.

Камни больше не летели им вслед. Угрюмые женщины, обступив жертву, последовали за священником к дому Руфи, время от времени потрясая мешком с барвинком и сковородкой.

Усадив трясущуюся обвиняемую на лавку, Бертран приказал хозяйке:

— Разожги очаг и растопи сало.

Злорадно улыбающаяся Руфь принесла побольше хвороста и раздула пламя.

— Как в Аду, милая! — ехидно подмигнула она Милдред и занялась салом. Когда по её мнению всё было готово, она сказала об этом священнику.

С трудом протиснувшись мимо крестьянок, до отказа забивших маленькую комнату, Бертран подошёл к очагу и потребовал дать ему лист барвинка. В полной тишине он обратился к Врагу рода человеческого и, спросив: «Была ли с тобой сидящая здесь девица, называющая себя Милдред, дочерью Питера?», бросил листок на шипящую сковородку. Под тихий шёпот барвинок закрутило, завертело на шкварчащем сале; пару раз казалось, что он выпрыгнет, но листок остался на сковороде.

То ли вздох облегчения, то ли вздох разочарования прокатился по толпе. Закусив губу, Руфь в бессилии сжимала пальцы.

— Невиновна, — констатировал священник.

Милдред расплакалась. Слезы градом катились по ее щекам.

— Вот еще одно доказательство её невиновности, — указал на ее слезы Бертран.

Крестьянки медленно потянулись к выходу. Проходя мимо удручённой Руфи, они ехидно интересовались: «Как же твоей душе теперь без спасения?». Хозяйка слушала их молча, мысленно лелея мечту доказать правоту своих слов. Уж она-то не сомневалась, что эта блудница виновна!

Всё ещё не веря в то, что она спасена, Милдред робко поднялась на ноги, а потом, разрыдавшись, упала к ногам Бертрана.

— Всё кончено, дочь моя. Ступай! — Он поднял её и вывел на улицу. Благословив Милдред, священник зашагал к повозке. Возле неё уже толпились крестьянки и с радостью принимали из рук Эммы пресные хлебцы и меры ячменя. Вдова была справедлива и внимательна, пресекая попытки получить подарки по второму разу. Её лицо, сосредоточенное, серьёзное, казалось ему средоточием божественной красоты. Всё: её жесты, звук её голоса, её скромное платье — было для него верхом совершенства. Бертран не замечал ни морщинок, ни нездорового цвета лица, ни следов бессонницы под её глазами, ни того, что она уже не так молода, как была при их первой встрече, так как полюбил её не только за телесную оболочку (ему ли не знать, что ей не избежать тлена), а за те качества, которые она скрывала. Её душевная красота и красота физическая (Эмма и теперь была миловидной) слились для него в единое целое, породив некий симбиоз земной и небесной любви.