Чаша ярости - Артем Абрамов

Грэм — Успокаиваете себя, шеф? Ну что, простите, за глупости? Мы о нем знаем все, что только можно, хотя это и мизер. Hо остальные-то о нем не знают ровным счетом ничего. Ни кто он, ни откуда. Нет, если уж думать о силовом методе решения проблемы то карт-бланш есть только у нас. А натворить дел, как вы выразились, мы ему дать не должны.

Дэнис — Смотрите, кто говорит! Книжный червь, Умник Грэм спешил взять в руки пушечку и пойти на охоту за суперчеловеком! Ты же еще пару минут назад был пацифистом!

Грэм — Я и сейчас пацифист. Но никакой пацифизм не помешает мне рассуждать здраво. Даже помянутый вами мой новый научный интерес — тоже. Пожалуй, мы рисковать не можем. Кто его знает, зачем он здесь, этот мессия? Демонстрация миру возможностей матрицы так просто, даром человечеству не пройдет. Вы представляете, какой шум поднимется, когда люди поймут наконец, что он за человек такой, этот Иешуа. Мне даже подумать об этом страшно…

Дэнис — Представляю, Джонни, и очень хорошо. Как ни прискорбно, но мы намусорили, нам и убирать. А уж как и что — мой вопрос… Боюсь, как бы не пришлось у всех знающих стирать информацию о том, что произошло… Хотя погодим. Посмотрим, может, очистка еще и не понадобится. А на нашем с тобой месте я бы добровольно лег под луч, чтобы забыть всю эту бодягу к чертовой матери.

Грэм — Увы, шеф, нам по штату не положена забывчивость. Особенно в таких делах.

Дэнис — Это верно. Кстати, наш обновленный стараниями талантливого иудейского программиста Биг-Брэйн теперь может взять да и отказаться от проведения коррекции памяти людям. Это ведь тоже неэтично.

Грэм — Может. Но до этого, шеф, еще дожить надо.

Дэнис — Ох, Джонни, устал я отвсей этой круговерти. Если бы ты знал, как устал. Постоянные секреты, тайны… У меня даже кондуит специальный есть, где занесено, кто какой информацией обладает, а кто нет. Я уже путаюсь. Слишком много секретов. Слишком много грязи.

Грэм — Вам помощник нужен.

Дэнис — в Германии говорят: что знают двое — знает и свинья. Нельзя мне иметь помощника.

Грэм — Хорошая поговорка. Не знал.

Дэнис — Ты вот что, проверь-ка, какие еще необычные команды поступали на Биг-Брэйн. Да не поленись поглядеть распечатку за более ранние периоды. Может, кто-то помогал нашему мессии, мостил для него дорожку, так сказать…

Грэм — Думаете, у нас есть крысы?

Дэнис — А ты думаешь — нет? Слишком благодатные и Службе условия, чтобы не появиться этим млекопитающим. Количество предателей и стукачей всегда пропорционально степени секретности предприятия. Это закон.

Грэм — В таком случае позволю себе спросить вас, шеф, хотя и не должен бы этого делать… У нас с Айронсом есть прямой доступ к программированию Биг-Брэйна. А я знаю даже больше Айронса, программист он не ахти какой, между нами говоря… Так значит, подозревать следует в первую очередь нас?

Дэнис — И вас тоже.

Грэм — Но вы даете мне задание, которое я могу выполнить так, как мне выгодно. И вы не сможете проверить.

Дэнис — Это что, демарш?

Грэм — Нет, это привычка программиста — поверять все логикой.

Дэнис — Так вот, логичный ты мой. Ты не обманешь меня, я это знаю на сто два процента из ста возможных. Сказать почему?

Грэм — Да я…

Дэнис — Скажу. Потому что ты сам до дрожи боишься сбежавшего на волю носителя матрицы. Потому что лучше всех нас представляешь, на что он способен. Потому что наша неудача — это твоя неудача. Мы все сидим под качающейся на тонком тросе бетонной плитой, готовой грохнуться на наши пустые головы. А касок прораб не дал. Да и не помогут они, каски-то. Раздавит нас, как котят. И исключений не будет. Поэтому ты сам кровно заинтересован в успешном исходе всей этой истории. Поэтому ты пойдешь и добросовестно проверишь все файлы Биг-Брэйна на предмет обнаружения в них подозрительного. Чего-нибудь. Не знаю. А если ты этого не сделаешь, то может статься, что мы не только потеряем работу — ибо какой прок в Службе Времени, если мы разучились в этом самом времени перемещаться? — но и весь наш грешный мир покатится к чертям собачьим. Такой ответ тебя устраивает, Умник?

Грэм — Вот за что я вас всегда любил, шеф, так это за проницательность и дальновидность.

Дэнис — Работа такая.

Грэм — Так я пошел?

Дэнис — Да, Джон. Иди с богом. Удачи тебе. Если что — заходи без стука.

Грэм — О'кей, шеф.

Дэнис — Уф-ф… Вот, не было печали… Биг-Брэйн, принять команду! Стенограмму последнего часа уничтожить! Без возможности восстановления.

Программный сбой, программный сбой, программный сбой…

Конец стенограммы…

ДЕЙСТВИЕ — 1. ЭПИЗОД — 1

ЭФИОПИЯ, ГОНДЭР. ДЫРЕ-ДАУА, 2157 год от Р.Х., месяц август

Ждали вертолетов.

Трое мужчин — два африканца и двое белых, а еще одна молодая женщина, тоже белая, точнее — огненно-рыжая, ждали в оглушающе жарком зале, несмотря на десяток мощно фугующих кондиционеров, тянули прямо из пластиковых бутылок ледяную приторную кока-колу, обменивались фразами разной длины — в зависимости от того, как переносил жару автор соответствующей фразы.

— Финны послали борт с продовольствием, — сказала молодая женщина, та рыжая, с коротко, под «бокс», стриженными волосами, в непонятного цвета выцветших шортиках и белой маечке с синей надписью «Save our children». — И еще Красный Крест — с медикаментами, оборудованием…

— Капля в море, — лениво, с закрытыми глазами, блаженно прижимая к щеке холодную бутылку колы, ответил ей тоже молодой негр, тоже в шортах и майке, но надпись на майке была иной: «Jesus is one and indivisible».

Мол, Иисус — един и неразделим, то есть сущность его только божественна, а о человеческом и говорить не приходится.

Негр был коренным эфиопом, верующим в Бога и, ясное дело, приверженцем монофиситства, то есть идеи однозначно божественного происхождения природы Христа, на чем стояла как Коптская церковь, так и ее древнее дочернее предприятие — Эфиопская, давным-давно, впрочем, от «мамы» вольно отпочковавшаяся, ставшая автокефальной.

— Все, что дается с добрым и чистым сердцем, должно быть принято тоже с добрым и чистым сердцем. Я не понимаю твоего наплевательского отношения к людским дарам, Крис, благодарность — это очень невредное качество… — Столь длинная для местного климата тирада была произнесена пожилым черным эфиопским монахом в черном же длинном плаще и черном тюрбане, от жары, похоже, ничуть не страдающим.