Последний Иггдрасиль: Фантастические произведения - Янг Роберт Франклин

Переживать было вроде бы не о чем, да он особо и не переживал, однако в глубине души что-то еще царапало, и когда ветвь, вздрогнув, стала подниматься и сверху посыпались кровавые лепестки, легкая печаль обернулась отчаянием. Руки задрожали, глаза залил холодный пот.

«Что со мной? — подумал он. — Это не ее дерево, да и нет вообще никакой „ее“».

Когда тягач вернулся с лесопилки, Стронг ждал уже на другой ветви. Зубья врезались все глубже, дерево вздрагивало сильнее. Больше лепестков, больше крови. Однако на этот раз стало легче, и он знал, что сегодняшнюю норму выполнит.

Одним глазом он поглядывал на небо, но «мотылек» все не появлялся, хотя, судя по солнцу, было уже восемь утра. В это время обычно просыпалась Мэтти, и едва он о ней подумал, как в ухе зазвенел голос:

— Всем доброе утро!

— Доброе утро! — ответил Стронг, одновременно услышав приветствия Пика и Синего Неба.

— Оуэн, Джейк, — продолжала Мэтьюз, — разбудите меня перед вылетом.

— Непременно, — пообещал индеец.

— А где телевизионщики? — спросил Стронг.

— Не знаю, я думала, там у вас.

— Да не видать что-то, — хмыкнул индеец.

— Значит, я не одна такая соня… Ладно, рано или поздно появятся. Том, готовься — ты не забыл?

— Не забыл.

— Я дала им полчаса.

— Ладно.

— А, вот они идут к завтраку… Джейк, присмотри за ними там, когда прилетят, чтоб под руку не лезли.

— Присмотрю.

— Все, конец связи.

Накануне Вестермайер установил у дверей кухни автомат с кофе и сэндвичами — для удобства гостей, но больше для Катерины и повара. Мэри Джейн взяла только кофе, как и Пруитт, а Скот добавил себе еще сэндвичи с сыром, яйцом и беконом. Они уселись за столиком в углу, где Мэтьюз их не слышала: Скот слева от девушки, Пруитт — справа. Он все больше молчал и выглядел совсем как щенок, которого она мучила в детстве.

Мэри Джейн закурила, прихлебывая кофе. Обычно с ней спал Пруитт, но в эту ночь случилось иначе, потому и проспала, наверное. Тревожный сон еще клубился в голове — старый сон, он повторялся уже не однажды и обсуждался с психоаналитиком, но никогда прежде не запускал свои когти так глубоко.

За кофе и сигаретой Мэри Джейн обдумывала его снова и снова. Без какой-либо охоты — думать не хотелось вообще, но жуткая картинка перед глазами не хотела отступать.

Сон не изменился с тех пор, как она рассказывала его врачу, разве что стал ярче.

«Я иду по широкому лугу, такому широкому, что не видно краев. Кругом цветы, самые разные и очень красивые. Иду босиком и наступаю на них. Небо над головой синее, как летом в умеренном поясе Земли. Стараюсь не топтать цветы, но их слишком много, они везде, и я убиваю их каждым шагом. Дует ветер, холодный — наверное, северный. Чувствую его лицом, руками, ногами, животом, грудью — и вдруг понимаю, что я голая. Меж тем луг уже превратился в горный склон, который с каждым шагом становится все круче и, наконец, встает вертикально, но я продолжаю идти по нему, как по равнине. Мне страшно, я хочу вернуться, но не могу. Цветов больше нет, земля серая и какая-то вздутая, ноги в ней вязнут. Непонятно, куда делся луг, остался ли за спиной, но почему-то кажется, что исчез, хоть я и не могу обернуться. Продолжаю подниматься, вершины у горы не видно, она очень узкая и больше похожа на колонну, но самое страшное — не высота, на которую я забралась, а то, что я иду вверх легко и не падаю вопреки всем законам природы. Однако остановиться и повернуть назад никак не получается. Гора зачаровывает, заставляет идти все выше и выше, хотя подниматься на вершину не хочется. Внезапно гора под ногами начинает содрогаться, меня охватывает чувство опасности. Высоко-высоко надо мной раздается грохот, и я с ужасом понимаю, что это вулкан, который извергается, и в любой миг сверху может обрушиться поток лавы. Держаться на ногах все труднее, и наконец я прижимаюсь к вертикальному склону, вцепившись пальцами в его странно мягкую поверхность. Над собой вижу лаву, но почему-то белую, как сметана. Она сбегает волнами и вот-вот накроет меня и смоет мое мертвое тело вниз. Я кричу — и просыпаюсь».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Психоаналитик, орудуя своими биосенсорами, извлек из ее подсознания главные опорные символы, затем, изучив пухлое досье, интерпретировал сон в целом: «Вам не хочется губить цветы, ведь это дети, которых вы не родили, но вы все же топчете их, потому что в каком-то смысле уже это сделали. Гигантский пенис, по которому вы карабкаетесь, символизирует смысл вашей жизни, ради которого вы отреклись от религиозной веры. Остановиться вы также не можете, потому что удовольствие перевешивает все опасения. Когда происходит извержение, вам кажется, что вы испытываете страх за свою жизнь, но на самом деле боитесь либо беременности, которой избегали вопреки требованиям религии, либо перемены образа жизни, либо того и другого вместе. Полагаю, мы можем сделать еще один шаг, мисс Янус, и предположить, что этот последний аспект вашего сна заключает в себе тайное желание. На самом деле, вы не удовлетворены своей жизнью и хотели бы изменить ее, даже если беременность окажется единственным выходом. Так или иначе, теперь вы понимаете свой сон, и он не должен больше повторяться».

Лжец! Шарлатан! Мэри Джейн закурила новую сигарету. И все же… нет, не во всем он соврал. Сон повторился впервые за очень долгий срок.

— Джерри, милый, — вздохнула она, — принеси мне еще кофе.

Не глядя на нее и не произнося ни слова, Пруитт сходил к кофейному автомату за очередным стаканчиком и снова уселся.

— Спасибо, милый.

Может быть, продолжала размышлять она, мое подсознание так же жестоко, как и сознание? Возможно, подсознательно я не хочу перестать страдать? Оттого и сон повторился?

А может, все дело в Томе? Вот увидела его сейчас — и снова тот сон. Тогда на Одуванчике я чуть было не ответила ему «да» — поэтому? Сон все еще тревожил меня, хотя и не повторялся, а семейная жизнь с детьми, как хотел Том, покончила бы с кошмарами раз и навсегда.

Место действия: планета Одуванчик, гранитный уступ над водопадом. Обнаженные мужчина и женщина лежат бок о бок на камне над бурлящим потоком.

Он: «Ты знаешь, чего мне хочется, Мэри Джейн. Выходи за меня замуж».

Она: «Не говори глупостей, Том».

Он: «Я хочу детей… от тебя».

Она: «Ты говоришь, как персонаж из древнего фильма».

Он: «Ну и что? Предложение остается в силе. Выйдешь за меня?»

Она: «Я… я не знаю, Том. Я подумаю».

«Да» едва не вырвалось в тот момент, но так и осталось в мыслях. Надолго. Она думала об этом изо дня в день и из ночи в ночь, пока… пока… Мэри Джейн встряхнулась, выкидывая из головы обрывки былой романтики.

Джонни-Бой Скот опрокинул в рот остатки кофе.

— Ну что, лучше поздно, чем никогда?

— Угу, — кивнула Мэри Джейн, следуя его примеру, — пока не стало слишком поздно. — Она взглянула на Пруитта. — Джерри? — Тот молча встал и двинулся к двери. Ничего, оклемается. — Пошли, Джонни-Бой.

Мэтьюз глянула ей вслед. Белоснежная блузка, темно-синие рейтузы в обтяжку и белые сандалии. На фоне блузки длинные волосы казались еще чернее. Черные как сажа… Вот сучка, сплюнула про себя Мэтьюз, но мысль принадлежала не ей, а двадцатипятилетней девчонке, запертой в ее теле, которой было наплевать на страдания бедняги Пруитта, да и на Стронга, если на то пошло. Она думала только о себе. Прошлой ночью Пик был не с ней, а с Мэри Джейн — вот главное! Боже мой, из чего только сделаны мы, женщины! В голову тут же пришел собственный ответ, данный в настоящие двадцать пять: «Из конфет, и пирожных, и страстей всевозможных — вот из чего…»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Однако внешняя Мэтьюз осуждала и само поведение Мэри Джейн. Убитый вид Пруитта, когда та ушла вчера из бара с Пиком, до сих пор стоял перед глазами. Эта другая Мэтьюз, которой Пик был неприятен, не могла понять, что в нем есть такого, чего нет в Стронге и что так привлекает женщин. Обычный деревенский охламон, которому по прихоти высших сил досталась циничная мужественность, затмевающая наивных и чувствительных простаков вроде Стронга и Пруитта… и делающая пустоту в душе стареющих женщин еще глубже.