Голоса потерянных друзей - Лиза Уингейт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в таком наряде — шляпе, штанах да рубахе — она меня не узнает. Если только не присмотрится, а уж этого я не допущу. Седди — старая, медлительная и обрюзгшая. А я — проворная, как водяной кролик. Хочешь — выжигай поле, хочешь — у края меня поджидай, а я все равно не попадусь в твой котелок. Тебе за мной не угнаться!
Вот что твержу я себе, осторожно пересекая подвал, залитый светом луны, который легко проникает через окно. Можно было бы подняться по лестнице, ведущей в детскую, но верхняя ступенька скрипит, да и комната Седди неподалеку.
Вместо этого я выбираю лестницу, ведущую в комнату дворецкого. Мы с Эфим, моей сестрой, много раз убегали из дома этой самой дорогой, а потом возвращались. Началось это после того, как хозяйка забрала нас из маминой хижины и сказала, что отныне мы будем спать на полу под колыбелькой малышки Лавинии и успокаивать ее по ночам, если она вдруг начнет капризничать. Мне тогда было три, а Эфим — шесть, и мы обе скучали по родне и боялись хозяйку и Седди. Но рабам — даже детям — выбирать не приходится. Новорожденной дочке хозяйки нужны были игрушки, и на эту роль выбрали нас.
Мисси Лавиния с самого рождения напоминала неприятную маленькую птичку. Пухленькая, бледная, с толстыми щечками и до того светлыми волосами, что сквозь них просвечивала кожа, она не пришлась по душе даже собственной матушке, которая хотела «хорошенькую дочку». Да и отец ее невзлюбил. Может, потому он души не чаял в своей второй дочери, которую ему родила креолка, — ведь девочка вышла писаной красавицей, этого у нее не отнимешь. Он даже как-то раз ее привозил в поместье, когда хозяйки и мисси Лавинии не было дома — они уехали погостить у родственников госпожи, живущих на хлопковых островах.
Как знать, может, из-за того что масса так сильно любил Джуно-Джейн, его дети, рожденные в браке, пошли не по той дорожке.
Обнаружив люк, ведущий в комнату дворецкого, я оглядываюсь и прислушиваюсь. В доме так тихо, что я различаю, как ветки хозяйской азалии, точно сотня когтей, скребутся в окно. Жалобно поет свою ночную песню козодой. Недобрый знак. Если он пропоет трижды, жди встречи со смертью. Но этот выводит две трели и замолкает.
Интересно, а это к чему? Надеюсь, что такой приметы нет.
По окну столовой бегают тени от ветвей. Я захожу в женскую гостиную — комнату, где до войны хозяйка устраивала вечера, на которые приглашала дам из окрестных поместий — они вместе сидели за рукоделием или пили чай. Госпожа угощала их лимонным пирогом и шоколадными конфетами из самой Франции. Но это было давно, когда еще хватало денег. В такие дни мне или сестре поручали стоять сбоку с огромным веером из перьев, прикрепленным к длинной палке. Мы обмахивали им гостей, а заодно отгоняли от угощения мух.
Иногда от нашего усердия на пол слетала сахарная пудра. «Даже не вздумайте ее пробовать, когда будете прибирать, — как-то сказала нам повариха. — Седди посыпает пироги ядом, когда ей только вздумается». Поговаривают, что именно из-за этого у хозяйки после юного мистера Лайла и мисси Лавинии родилось двое синих детишек, а сама она так обессилела, что потом оказалась в инвалидном кресле. А другие считают, будто все беды хозяйки оттого, что когда-то ее семью прокляли. Видно, это наказание Лоучам за то, как они обходятся со своими рабами!
Когда я иду по коридору мимо комнатки, где спит Седди, по спине бегут мурашки и холод пробирает до самых костей. Над головой мерцает и плюется керосиновая лампа. Весь дом постепенно затихает, а Седди в своей постели сопит и храпит до того шумно, что ее слышно даже за дверью.
Я поворачиваю за угол и оказываюсь в салоне. Быстро пересекаю его, рассудив, что Джуно-Джейн, наверное, будет искать библиотеку, где в ящике письменного стола масса хранит свои бумаги. Чем ближе я к цели, тем громче становятся звуки на улице — шелест листьев, стрекот ночных насекомых, лягушачье кваканье. Девочка, похоже, умудрилась открыть дверь или окно. Но как? Хозяйка строго-настрого запрещает открывать окна на первом этаже, даже если жара такая, что не продохнуть. Она страшно боится воров. На втором этаже открывать окна тоже нельзя. Госпожа до того ненавидит москитов, что заставляет прислугу в теплые месяцы жечь во дворе смолу днем и ночью, а когда дом проветривали в последний раз, я уже и не вспомню.
Словом, окна никто давно не открывал, и Седди зорко следит за замками, точно крокодилиха за своим гнездом. Она каждый вечер сама их запирает, а когда ложится спать, вешает ключи на шею. Если Джуно-Джейн и впрямь сумела пробраться в дом, значит, кто-то ей подсобил. Вопрос только кто, когда и зачем? И как им все это сошло с рук?
Заглянув в комнату, я вижу, как девочка спускается с подоконника, — значит, окно она сумела открыть не сразу. Маленькая ножка осторожно ступает на складной деревянный стульчик, который масса любит брать с собой в сад, чтобы сидеть на нем и читать что-нибудь вслух растениям да статуям.
Спрятавшись в темном углу, я замираю и жду, что будет дальше. Девочка слезает со стула, замирает и смотрит в мою сторону. Я не двигаюсь и стараюсь почувствовать себя частью этого дома. Если ты был в рабстве на плантации Госвуд, то как никто другой умеешь сливаться с деревом и обоями.
Сразу видно, что девчонке это все невдомек. Она вышагивает по комнате так, будто тут все принадлежит ей одной, а усаживаясь за отцовский стол, даже не пытается избегать лишнего шума. Щелкают задвижки, открываются потайные ящики, о которых я и не знала. Наверное, папа ей их показал — или объяснил, как их отыскать.
Девочка что-то находит, но содержимое ей не нравится, и она
