Голоса потерянных друзей - Лиза Уингейт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обойдя свою машину, я оглядываю место недавнего происшествия и с удивлением отмечаю, что внешне все выглядит нормально. Да, стоит последовать примеру окружающих и продолжить заниматься тем, чем положено. Подумать только, ведь все могло обернуться куда хуже! Мысленно я принимаюсь снова и снова составлять список всех тех неприятностей, которых удалось избежать.
Так начинается моя учительская карьера.
К четвертому уроку эта игра в перечисление возможных катастроф перестает меня спасать. У меня больше нет сил, и я не знаю, что предпринять. Такое чувство, будто я вещаю в пустоту. Мои подопечные — ученики седьмых — двенадцатых классов — все сплошь равнодушные, несчастные, сонные, мрачные, голодные, почти воинственные и, если язык тела и впрямь не лжет, готовые броситься на меня с кулаками. Такие учительницы, как я — наивные провинциальные дурочки, пришедшие прямиком из колледжа и готовые пять лет горбатиться за мизерную зарплату, лишь бы отработать студенческий заем, — у них уже бывали не раз.
Как ни крути, а это совсем другой мир, абсолютно не похожий на тот, к которому я привыкла. Педагогическую практику я проходила совсем в другой школе — прогрессивной и не бедствующей, да еще и под началом старшего преподавателя, который обладал такой роскошью, как право добывать себе любые учебные материалы, какие только понадобятся. Когда я пришла на стажировку в самом разгаре учебного года, девятиклассники уже вовсю читали «Сердце тьмы» и могли свободно написать эссе из пяти абзацев, посвятив его основным темам произведения или социальной значимости литературы. Они спокойно сидели на своих местах, охотно отвечали на дискуссионные вопросы, умели вычленять из текстов главную мысль и письменно ее формулировать.
По сравнению с ними мои нынешние девятиклассники смотрят на розданные им экземпляры «Скотного двора» с таким видом, будто развернули рождественские подарки и обнаружили под нарядной бумагой кирпичи.
— Ну и чего нам с этим делать, а? — презрительно морщась, спрашивает на четвертом уроке одна из девчонок — блондинка с неопрятным гнездом на голове из сожженных осветлителем волос соломенного цвета. Она — одна из восьми белых в перегруженном классе из тридцати девяти человек. Ее фамилия — Фиш. Среди учеников есть еще один Фиш — то ли ее брат, то ли кузен. Мне уже доводилось слышать пересуды об этой семейке. Их называли не иначе как «болотными крысами». Белых детей в стенах школы делят на три категории: «болотные крысы», «деревенщины» и «торчки». Последняя свидетельствует о том, что тут не обходится без наркотиков, причем обычно это пагубное пристрастие достается от родителей. Я своими ушами слышала, как даже преподаватели упоминают эти группы, когда просматривают списки учеников во время педсовета. Те, кому повезло родиться в богатой семье или выказать бесспорные спортивные таланты, попадают в модную «подготовительную академию», расположенную в районе у озера, где стоят самые дорогие дома в городе. Особенно проблемные дети отправляются в какое-то коррекционное заведение, о котором только робко перешептываются. Всех остальных забирают сюда.
На уроках «болотные крысы» и «деревенщины» сидят слева, занимая переднюю часть класса. Это своего рода негласный закон. Представители темнокожего сообщества оккупируют правую часть и большинство задних парт. Разномастная группа «нонконформистов» и «не таких, как все» — ребят с индейскими корнями, азиатов, панк-рокеров, пары-тройки ботаников — располагается на бесхозном пространстве по центру.
Подумать только, они сами проводят сегрегацию!
Интересно, а эти ребята вообще в курсе, что на дворе тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год?
— Да, нафига нам это? — подает голос еще одна девчушка. Кажется, ее фамилия начинается на «г»… Точно, Гибсон! Она сидит в среднем ряду, не вполне вписываясь ни в одну группу: ни белая, ни черная… Похоже, полукровка. А может, потомок коренного американского населения?
— Это называется «книга», мисс Гибсон, — замечаю я. Выходит куда язвительнее, чем хотелось бы, — профессионал такого допускать не вправе. Но что поделать, когда к четвертому уроку ты уже дошла до белого каления. — Внутри у нее странички. Их надо открыть и прочесть слова.
Впрочем, я уже и сама не знаю, как этого добиться. На огромные девятые и десятые классы мне выдали всего один комплект «Скотного двора» из тридцати экземпляров. Книги выглядят довольно старыми — страницы пожелтели от времени, но корешки по-прежнему прямые и жесткие, а значит, книги никто не открывал. Я отыскала их вчера в насквозь пропахшем плесенью шкафчике. Воняет от них ужасно.
— Давайте узнаем, чему нас может научить эта история. Что она говорит о том времени, когда она была написана, и о нас — тех, кто сидит сегодня в этом классе.
Гибсон подцепляет красным блестящим ногтем обложку и, пролистав несколько страниц, откидывает назад прядь волос:
— А зачем нам это?
Пульс у меня подскакивает. Ну что ж, зато кто-то наконец открыл книгу и завел разговор… со мной, а не с соседом. Может, вся беда в том, что сегодня первый учебный день, и мало-помалу мы раскачаемся. Сказать по правде, школа сама по себе не слишком вдохновляет. Бетонные стены, выкрашенные в серый цвет, провисающие книжные полки (похоже, их не меняли со времен Второй мировой), окна, небрежно замазанные черной краской. Тут впору держать преступников, а не детей.
— Ну, во-первых, для того чтобы я смогла узнать, что вы думаете. Одно из отличительных свойств литературы заключается в ее субъективности. Каждый из нас читает одну и ту же книгу по-разному, потому что все мы смотрим на мир по-своему, применяем прочитанное к разному житейскому опыту.
Я замечаю, что ко мне поворачивается еще несколько голов — в основном это те ученики, что сидят по центру: ботаники, изгои и «не такие, как все». Ну что ж, воспользуемся шансом. Революция всегда начинается с искры, упавшей на сухой трут.
Кто-то на заднем ряду начинает шумно храпеть. А один из учеником с громким звуком выпускает газы. Все начинают хихикать, а ближайшие соседи «отравителя воздуха» вскакивают и с проворством газелей разбегаются, спасаясь от вони. С полдюжины мальчишек затевают потасовку у настенной вешалки, толкая друг друга плечами и локтями. Я велю им занять свои
