Пока не пробил час - Ирина Глебова

Перед вынесением приговора его спросили: признает ли он себя виновным? Ведь до сих пор он отвечал только «нет». Юлик долго стоял молча, потом сказал тихо:

– Не знаю…

И сел.

По залу пронеслась волна недоуменного глухого ропота. Молодой человек изо всех сил старался не смотреть на девушку во втором ряду. Потому, наверное, и наткнулся взглядом на исправника Макарова, сидевшего в первом ряду. Начальник полиции был с ним всегда жесток и холоден. Теперь же Юлик увидел другого человека. В глазах у него стояло сочувствие. Какая-то странная задумчивость и даже растерянность. В какой-то миг Макаров даже покачал головой, словно бы недоумевая или удивляясь себе…

Присяжные совещались недолго. И вердикт прозвучал: «Виновен!» Зал одобрительно загудел и продолжал шуметь, ожидая решения суда. А потом в наступившей тишине приговор был произнесен:

– Лишить всех прав состояния, сослать в каторжные работы сроком на пятнадцать лет с последующим поселением…

Юлиана увезли в тюремную камеру. Там он должен был дожидаться следующего дня. А потом за ним приедут и увезут в харьковскую тюрьму. Но ненадолго: скоро его ждет далекий и тяжелый этап.

7

Юлика сильно знобило. Последние дни погода испортилась – дули холодные ветры, гнали тучи, хотя дождей еще не было. Каменное одноэтажное здание – пристройка к полицейскому управлению – в жару хорошо прогревалось. Но стоило чуть похолодать, и оно тут же выстывало. Но молодого арестанта била неуемная дрожь не только от этого. До сегодняшнего дня он все бодрился. Да, временами накатывал страх – особенно после допросов исправника Макарова. Страх от предощущения неотвратимой беды. Однако он говорил себе: «Ерунда, все неправда, все выяснится! Уж суд-то разберется…»

Теперь же он сидел в камере, подняв плечи, натянув чуть ли не на голову куртку. Зубы стучали. От холода, казалось, останавливается сердце. Он ни о чем не думал, совершенно ни о чем. Все дни, которые он провел в этой камере, были заполнены бесконечными размышлениями: что же произошло на самом деле, почему, какова степень его вины, или все совершенно случайно?.. Можно ли было этого избежать, сделать что-то по-другому, выбрать иной вариант поведения?.. Как мучительно было думать о том, что, выйдя к городу чуть-чуть с другой стороны, он не попал бы во двор к Савичевой! Какие диалоги он мысленно вел со следователем, какие неотразимые аргументы в свою пользу находил! Иногда так увлекался, что начинал говорить вслух, размахивая руками, и только тогда спохватывался… А еще он мысленно разговаривал с матерью… и с отцом. После этих его вдохновенных монологов они спешили к нему на помощь, приводили в трепет здешнее местечковое начальство, доходили до самых верхов, до государя императора!.. Ах, какими сладкими иногда казались ему собственные фантазии! И однажды Юлик поймал себя на мысли: а ведь ни разу он не представил, что ему на помощь спешит великий магистр Дидиков – во всем своем мистическом могуществе! Почему же? – спросил себя молодой человек. И пожал плечами, прекрасно осознавая, что вера его в потусторонние силы почти сошла на нет. А вот вера в мудрый и справедливый суд росла с каждым днем приближения этого суда. Ничего иного ему и не оставалось.

И вот суд состоялся. И не осталось никаких надежд, упований. Никаких мыслей. Только дрожь от холода.

На столе перед ним стояли миски с едой, кружка с чаем. Ужин принесли совсем недавно, он был еще теплым. Но Юлику не просто не хотелось есть: ему даже мысли такой не приходило. Наверное, он просто не заметил, когда конвоир занес и поставил еду на стол, не услышал, что тот говорит… Хотя кормили здесь хорошо. В первые дни ареста он даже пошутил:

– Может, я не заключенный, а гость, с которым не хотят расставаться? Или здесь всех преступников так обхаживают?

У него и камера была особенная – уютная, если можно так выразиться. Не нары, а железная кровать, мягкий новый матрац и подушка, чистое белье. Стол со стулом, в нише за занавеской – полочка для вещей. И даже – коврик на полу: старый, конечно, вытертый, и все же… Но, конечно, особенно хорошо было питание.

На его реплику дежурный городовой ответил, что еду ему приносят из ближайшего ресторана по особому распоряжению исправника Макарова.

– Другие, которые арестованные, известно, кормятся за казенный счет, как положено. А для вас особое распоряжение вышло.

Когда же на очередном допросе Юлик шутливо-изысканно попробовал поблагодарить исправника, тот сухо усмехнулся:

– Это дань вашему происхождению. Многие именитые горожане были дружны с вашими родителями, уважают их. Их, но отнюдь не вас!

Теперь ресторанная порция бефстроганова, салат, кусок яблочной шарлотки и чай стояли нетронутыми.

В коридоре за дверью раздался какой-то шум, лязг, охранник засуетился, послышался его быстрый говор. Потом откинулась небольшая ставня, прикрывающая зарешеченное окошко в двери. Смотревший несколько секунд разглядывал неподвижного, ни на что не реагирующего Юлика, потом приказал охраннику открыть камеру. Только тогда молодой человек вздрогнул и поднял взгляд. На пороге стоял начальник полиции, исправник Макаров. Он смотрел на Юлика со странным выражением участливости. Медленно, словно приходя в сознание, молодой человек одернул куртку, непослушными пальцами стал застегивать пуговицы. «Добился своего и пришел пожалеть…» – мелькнула мысль. И словно раздвинула вязкое безмолвное небытие, в котором он пребывал. Возродилось ощущение жизни, реальности, а вместе с ними воскресли злость и гордость. Нет, нет, именно этот служака, так ретиво доказывающий его вину, не увидит молодого Кокуль-Яснобранского опустившимся, напуганным до смерти слизняком! Пусть никто не забывает, что он, Юлик, – из старинного именитого рода! И это только по материнской линии. А если вспомнить отца – там тоже княжеская кровь! Кто по сравнению с ним этот исправник? Самое большее – мелкопоместный дворянчик, которому только и остается, что делать карьеру по охранному ведомству!

Макаров стоял молча, чуть склонив голову. Его темные, всегда такие пронзительные глаза смотрели с непонятным выражением. Он словно хотел о чем-то спросить, но не решался. Но вот он быстро повернулся к двери.

– Зыкин, – бросил стоящему за его спиной городовому, – пойди отдохни. Я переговорю с заключенным.

Охранник вышел, плотно прикрыв дверь, но не заперев. Макаров подошел к Юлику почти вплотную, сел на стул прямо напротив.

– Послушайте, Яснобранский, – начал он было.

– Кокуль-Яснобранский! – резко перебил его Юлик. – Не забывайтесь! Убийцей вы меня сделать сумели, но вот фамилию отобрать не в вашей власти!

Он вдруг понял, что уже не дрожит и совсем не мерзнет. И даже испытывает радость, видя растерянность и смущение исправника.

– Хорошо, хорошо! – Макаров примирительно махнул рукой. – Прошу простить. Но я и пришел поговорить как раз об этом. – И, уловив недоумение на лице Юлика, пояснил: – О том, что я сделал вас убийцей. И о том, что от меня зависит.

Он помолчал, видимо ожидая вопросов, но его собеседник тоже молчал. Тогда Макаров вновь заговорил сам:

– Скажите, Юлиан, почему вы так странно ответили на вопрос судьи? «Не знаю…» Я ждал, что вы будете все отрицать – как обычно. Или уж признаетесь – деваться-то некуда. Почему?

Настороженная напряженность вдруг покинула Юлика. Словно сжатая до упора пружина нервов не распрямилась со звоном, а, тихо звякнув, просто ослабла. Он криво усмехнулся – уже не зло, а утомленно.

– Не знаю… просто не знаю, почему так ответил. Нашло что-то. Устал до того, что уже не хотелось сопротивляться, доказывать… Вам не понять!

– Этого, может, и не понять. Но вот другое… Скажу откровенно: я стал сомневаться в вашей виновности.

Юлик долго молчал, потом пожал плечами:

– И что это значит?

– Вот уже несколько дней я все думаю: ведь ни одной прямой улики против вас нет, одни только косвенные. А вдруг то, что вы говорите, – правда? И все улики – роковые совпадения?

– Почему же это не пришло вам в голову раньше? До суда?

– Приходило, признаюсь вам откровенно. Но я гнал эти мысли прочь. Моя семья и семья Савичевых очень дружили, я вам об этом уже говорил. Вот и хотелось поскорее найти убийцу, изобличить, засудить, пустить по этапу! А вы… Поначалу, когда еще так невозможно было представить… Любовь Лаврентьевну мертвой, когда гнев разрывал сердце, а все указывало на вас, я вас ненавидел. И потом, когда уже вел дело, совершенно не сомневался в вашей виновности.

Пока Макаров говорил – так искренне и как бы даже поэтично, – на Юлика вновь накатила апатия. Глаза потухли, плечи опустились, руки расслабленно легли на колени. «Хорошо ему каяться, когда уже ничего нельзя исправить». Он упустил несколько фраз исправника, но вдруг встрепенулся. Тот говорил:

– А перед самым судом жена открыла мне тайну… Они с Савичевой были близкими подругами. И Любочка не так давно призналась моей жене, что у нее есть мужчина… Близкий друг. Однако кто это, она сказать не захотела, ни за что! А это, как я себе представляю, значит, что он или известная в городе личность, или человек несвободный, женатый. Возможно, то и другое разом.