Записки дивеевской послушницы - Ольга Иженякова

— Варенька, ну, что ты, что, мы же тебе добра желаем, — слышит над собой ласковый голос мужа, — мы же добро творим… тебя к сыночку возвращаем, ну, посмотри на него, видишь, какой…

Варвара Исидоровна почувствовала, как малыш инстинктивно прижимается к груди, и заплакала.

— Здравствуй, маленький. Ангелочек мой ненаглядный, вот и пришел ты в этот грешный мир. Счастье мое, да хранит тебя Господь во всех путях твоих…

Взгляд упал на окно, оттуда неспешно улетали две бабочки.

Внезапно в комнате воцарилась тишина. Вместе с новым днем начиналась новая жизнь. Лучи солнца проникли в комнату и озарили люльку, где тихо сопел младенчик; возле печки подал голос сверчок. А прямо над кроватью висела икона святых Петра и Февронии, подаренная архимандритом на свадьбу как благословение молодым. Все это теперь наполнилось особым смыслом.

— Ну, давайте с Богом, — прервал тишину доктор, — мы с Домной пойдем, а то за последние тридцать шесть часов это уже третьи роды, будто сговорились, честное слово, а третьего дня в Сенниках жена конюха разрешилась двойней, такие парни, во-о, кровь с молоком, и, что примечательно, все чаще мужеский пол, больше, много больше его, чем в былые годы. Я не суеверный, видит Бог, но все одно думаю: к чему бы это?

Домна молча перекрестилась. Следом за ней медленно осенила себя крестом и Варвара.

— Да ну, будет вам, — улыбнулся батюшка, — в иные годы больше девок рождается, в иные — парней, так издавна заведено… и гадать тут нечего. Спасибо вам за вашу работу.

Священник уже было потянулся к висевшему рядом подряснику за деньгами, но доктор уверенным жестом взял его за руку и сказал:

— И не думайте, что вы, батюшка, мы же у вас всем семейством окормляемся, как я могу от вас что-то взять? Не заставляйте меня краснеть.

— Да как-то неудобно, вы же вон как помогли.

— Удобно, удобно, я старше вас и знаю, что удобно, а что нет. Да и как я жене в глаза посмотрю, если у вас хоть копейку возьму, она вас чтит едва ли не наравне с Николаем Угодником.

— Что вы такое говорите?

— Чисту правду!

— Поговорите с ней, чтить положено святых, а не нас, грешников, прости Господи, да разве так можно?

— Вот вы сами и поговорите, — взял за руку собеседника доктор и направился к двери. Затем повернулся и, не меняя выражения, сказал:

— Вечером зайду, а до вечера роженице только постельный режим, к обеду придет к вам Домна и покажет, что надобно делать. Еще раз с сыном вас и до вечера, если что, не дай Бог, дайте знать, хорошо? И не медлите! Договорились… Ну?

— Право, как-то неловко…

— Значит, договорились. Да и чуть не забыл, окно не открывайте в комнате, сквозняк здесь пока не нужен.

— Я вас провожу…

Тишина снова наполнила комнату, и Варвара Исидоровна закрыла глаза. Ей снилось большое теплое солнце, переливающееся всеми цветами радуги. Сначала ближе к светилу подошел ярко-зеленый цвет, плотным кольцом окружил его и даже пытался забрызгать желтое ядро своими зелеными каплями, затем цвет сменился и стал ярко-синим, следом за ним красный…

А солнце все вертелось и вертелось вокруг разноцветных обручей; и Варваре казалось, что оно набирается сил, чтобы в один прекрасный миг из них выпрыгнуть. Все эти разноцветные круги напоминали какую-то хорошую игру, в которой было много тепла, света и красок.

Роженица открыла глаза. Чувство радости, пришедшее к ней во сне, заполнило явь. Варвара легко вздохнула, пощупала по привычке живот, вспомнила и рассмеялась. В эту минуту лежащая с растрепанными волосами, она была сама нежность, ее розовые щеки постепенно, как будто от прикосновения солнечных лучей, наливались здоровьем. Ей хотелось всем людям на Земле сделать что-нибудь хорошее, чтобы чувство радости непременно вселилось в каждого. Неизвестно, сколько бы она так пролежала, если бы вдруг не заметила, что в глубине комнаты на коленях стоит и горячо молится ее муж. Его глаза смотрели куда-то вдаль, на лбу от долгой и напряженной внутренней работы выступили испарины, казалось, он отчетливо видит того, кому молится, и то ли благодарит, то ли просит о чем-то очень важном. Прядь влажных волос прилипла к щеке, на стене еле слышно тикали часы, но молодой батюшка ничего этого не замечал.

— Ефрем, — еле слышно позвала супруга, — Ефрем, слышишь…

— Что, ласточка моя? — отозвался священник, словно пробудился ото сна.

Его бороды мягко коснулась улыбка, он ласково посмотрел на жену, поднялся, встал, на долю секунды по его лицу проскочила измученная гримаса, видимо, из-за затекших ног, но чувство нежности, передавшееся от супруги, взяло верх, и он направился к ней.

— Ефрем, счастье-то какое, сыночек наш…

— Богатырь и красавец, я, веришь, раньше никогда таких не видел, сколько крестил.

— Может, тебе так просто… сдается. Ты же никогда не крестил своих…

— Никогда… Только вот…

Молодой батюшка немного задумался. Но жена не дала ему уйти в раздумья и быстро спросила:

— Что? Что вот?

— Какой-то он у нас молчаливый, думается мне, родился, покряхтел-покряхтел и уснул, обычно дети ревут, а этот ведет себя так… так… даже не знаю, как сказать…

— Как будто нас давно знает, — сказала жена.

И молодая чета весело рассмеялась.

— Ну, ты, Варенька, и скажешь! Как скажешь, так не в бровь, а прямо в глаз! Тихоня у нас родился. Послушным, стало быть, будет.

Оба родителя вместе, будто сговорившись, посмотрели на младенчика, потом друг на друга, улыбнулись, и священник нежно потрогал жену за руку.

Молодая жена закрыла глаза и зевнула.

Муж погладил ее по распущенным волосам и прошептал:

— Устала ты сегодня… спи.

Затем сладко поцеловал ее в лоб и вышел из комнаты.

Родившегося младенца решили назвать Георгием в честь святого Георгия Победоносца, именины которого пришлись аккурат на крестины.

Небесный покровитель по старой русской традиции считался заступником воинов. Варвара Исидоровна внимательно прочитала его житие и, как водится, выучила молитву ему, чтобы в случае каких невзгод с ребенком призывать на помощь заступника.

В крещение Георгия природа бушевала. В цветниках распустились нарциссы и пионы, источая дивный аромат. Вдоль дорог зацвели яблони и черешни, на аллеях каштаны начали сбрасывать цвет, матовыми лепестками устилая высохшие и убранные дорожки. С самого утра пошел мелкий дождь, и уже ближе к полудню небо озарила большая радуга, и если смотреть на солнце, со стороны реки, где она брала начало, то можно было увидеть солнечные лучи самых разных оттенков. Варвара Исидоровна глянула на небо и застыла в изумлении: такое же сочетание красок на небе она видела во сне, когда только родила. Тогда она не придала особенного значения сну, теперь же подумала то, что в таких случаях думает любая мать: ребенок у нее особенный и обязательно станет великим. От этой мысли на душе Варвары Исидоровны сделалось празднично, и в таком настроении она проходила целый день.

Георгий и вправду рос каким-то особенным, нездешним. Говорил мало, больше молчал и улыбался. Сызмальства сдружился с отцом и часто помогал ему во время службы. Ближе к пяти годам у мальчика обнаружился неплохой голос, и мать часто просила его что-нибудь спеть.

У приходской матушки оставалось не много времени на собственных детей: все свои силы она тратила на хлопоты по хозяйству и приходу, стараясь в меру сил помочь мужу, а в трудные минуты призывала святых. Так и жила эта семья: по воскресным дням устраивали обеды для нищих, к которым батюшка особенно благоволил, стяжав себе славу нищелюбца и странноприимца. К тому же семейству порой явно благоволил Господь, награждая щедрым урожаем даже в пору засухи.

Георгий с детства избегал шумных игр и веселых компаний, предпочитая уединяться с книгой где-нибудь в саду.

Однажды сквозь щель в заборе сада уличные мальчишки подглядели, как он молится, и прозвали монахом. Поначалу маленькому Гоше кличка показалась обидной, но после того, как они с отцом побывали в мужском монастыре, — смирился. «Монах, — думал он, — чем хуже других людей? А может быть, даже и лучше…»

Но однажды с мальчиком произошло нечто во многом предопределившее его жизненный путь.

Все начиналось также, ранней весной, накануне Георгия. В соседнем селе осенью подчистую сгорела церковь, селяне собрали денег и принялись строить новую, в считанные дни поставили сруб, сделали каркас крыши и колокольни, а потом решили отдохнуть, тем более, что подъехал всеми любимый батюшка и начал рабочих благословлять на окончание строительных работ. Один за другим подходили люди к своему пастырю, и тут кто-то крикнул:

— Смотрите! Смотрите! Ребенок на колокольне!

Маленький Гоша уверенно ступал по стропилам, на собравшихся внизу не обращал внимания, как и они на него поначалу, занятые разговорами со своим пастырем. Упав с такой высоты, мальчик неминуемо разбился бы, тем более что стропила, по которым он шел, заканчивались, а до веревочной лестницы нужно было одолеть два больших проема, что и взрослому-то было затруднительно. Внизу все застыли в изумлении. Как ребенок мог туда забраться, никто не знал: все подъемы, кроме одного были убраны. Минута — и ребенок полетит в пропасть. Помочь ему можно было одним способом: когда он сорвется, подставить что-нибудь мягкое, чтобы не сильно ушибся. Но на такой высоте… Женщины одна за другой быстро стали стаскивать тряпки, платки на землю под тем местом, где бежал малец, кто-то из мужиков решил карабкаться наверх… Батюшка зажмурился, он не хотел видеть смерть любимого сына.