Крестовые походы - Оливия Кулидж

Бомба с «греческим огнем» упала точно в образовавшийся зазор и разорвалась на тропе, полив всех вокруг ревущим жидким пламенем. Вопли людей были столь жуткими, а запах горящей плоти таким сильным, что те, кто нес туда землю, в ужасе попятились назад. И даже когда огонь догорел и кошмарные звуки стихли, нападавшие продолжали колебаться, сгрудившись вместе на безопасном расстоянии, не желая нырять в дымное облако и спотыкаться об обгорелые предметы, которые еще недавно были людьми.

– Пять ноблей тому, кто пойдет первым! – крикнул Готфрид.

С приближением рассвета небо стало бледнеть, а ров был заполнен лишь наполовину. При дневном свете и переносе участка работы ближе к стене дело должно было пойти медленнее.

Один из выжидавших мужчин бросил на землю мешок:

– Пять ноблей за шанс поджариться! Только не я.

– Пять ноблей за испытание в честь святого Мартина из часовни нашего сеньора Готфрида! – Робер де Сент-Авольд спустился с осадной башни, где вместе с лучшими рыцарями ждал возможности проложить путь в город. – Дайте мешок! – крикнул он и, схватив его так легко, словно не был уже отягощен доспехами, пробежал ко рву и метнул мешок вниз.

– Поставим щит вперед! – Жильбер де Турне, последовавший за своим другом, взялся за мантелет и начал его двигать. Ему на помощь пришли другие, и дыра в обороне была прикрыта. За Робером через дым побежали еще воины. Одна из баллист Готфрида, нацеленная лучше, чем обычно, гулко ударила в солдата неверных, слишком дерзко позировавшего на стене. Радостные крики раздались из рядов воинов с лестницами, дожидавшихся момента, когда внимание осажденных будет отвлечено башней, чтобы попытаться взобраться на стену.

– Погодите, пока мы до них доберемся! – крикнул один. – Мы им дадим огоньку!

Солнце встало. Те, кто работал всю ночь, падали от усталости, покрытые пылью и пораненные камнями. У женщин ладони покрылись ссадинами и волдырями. Даже священники и праведники помогали копать, пока ров заполнялся людскими телами, камнями и землей.

Уже где-то ближе к полудню большая осадная башня неуклюже и медленно пришла в движение, подталкиваемая сзади сотнями людей, которые нажимали на специальные толстенные бревна. Она скрипела и вздрагивала на ходу, но продолжала двигаться до самого края рва, где застряла, потому что проезд все еще был неровным из-за нагромождений камней. Засыпанную поверхность принялись сглаживать под прикрытием баллист, но их выстрелы не могли помешать оборонявшимся бросать вниз огромные камни и жидкий огонь. Теперь уже лучники на башне, имевшие восточные луки и вообще вооруженные лучше своих противников на стене, очистили стену от людей. Защищенные прочными укрытиями, вражеские баллисты продолжали участвовать в сражении, а бомбы с «греческим огнем» разрывались с шипением и треском. Но падали они вслепую, поскольку никто не осмеливался появиться на крепостной стене и определять прицелы.

– Мы их взяли, мы их взяли! – крикнул Готфрид.

Он и его рыцари заполнили второй этаж башни, готовые броситься по мосту, когда он будет опущен. Башня качнулась на краю рва и толчками пошла вперед.

Боевые действия внизу почти стихли. Некоторое время назад Готфрид заставил замолчать свои баллисты, потому что теперь они могли бы причинить больше вреда людям во рву, чем магометанам на стене. Когда башня придвинулась ближе, она вызвала на себя весь огонь врага. Как и мантелеты, она была прикрыта занавесками из шкур; сделана она была из крепкого дерева, вздрагивавшего и постанывавшего от бомбардировки. Но сооружение держалось, и на каждом этаже был приготовлен песок для гашения возможного пожара.

Три раза башня застревала во рву, и рабочим, вооружившимся кирками и лопатами, приходилось лихорадочно трудиться и разравнивать для нее дорогу. В занавесках появились громадные дыры, от чего лучники на крыше башни несли серьезные потери.

Еще один толчок, и башня встала на нужное место. С победными воплями воины опустили мост, а в это время далеко внизу ров заполнил рой людей с лестницами, которые начали карабкаться вверх.

Первым на мосту оказался Жильбер де Турне, за ним Робер, а после них шел сам Готфрид Бульонский. Уже враги пытались обрушить мост, но не смогли даже подвинуть его, ведь он висел на толстых цепях и к его тяжести прибавился вес рыцарей в доспехах. С камнями и «греческим огнем» осажденные уже опоздали, теперь обе стороны были обречены схватиться врукопашную, причем спереди на первых рыцарей на мосту нападал противник, а сзади подталкивали другие рыцари. Робер пролетел вперед, будто камень из баллисты. Он швырнул свой щит в лицо одному неверному, а второго изо всех сил ударил булавой, которой в ближнем бою отдавал предпочтение перед мечом. Яростно нанося удары направо и налево, возвышаясь над схваткой, как башня, он слишком увлекся, чтобы разбирать, чья кровь, друга или врага, брызгала ему на доспехи.

Сражение достигло высшего накала. Все кричали. Те, кто поднимался по лестницам, получили преимущество, поскольку осадная башня отвлекла большинство защитников города. И хотя отдельные лестницы были сброшены вниз и разрушены, но их было так много, что нападавшие быстро утвердились на стене. Напротив башни группа рыцарей, которую спихнули с моста, дралась в узком проходе за зубцами, пробиваясь к одной из крепостных башенок, через которую они могли спуститься в город. Позади людей Готфрида, в осадной башне уже толпились отряды Танкреда, племянника Боэмунда, стремившиеся поскорее пересечь мост.

Спустившись со стены, они продолжали биться на улицах. Вооруженные защитники города отступали, но другие мужчины, женщины и даже дети метали черепицу с плоских крыш. Беглецов настигали в узких улочках. Гуго Гростет зарубил девушку с младенцем на руках. Когда она падала, он схватил ребенка и ударил его о булыжники мостовой. «Убей! Убей!» – кричал Жильбер де Турне. Рука Робера уже устала рубить. От возбуждения у него кружилась голова, он опьянел от крови.

В лучшем квартале города многие рыцари вспомнили о добыче. Над одной дверью уже висел щит Танкреда, над другой – Гуго Гростета. Что творилось внутри этих домов, никто не знал, но вопли и стоны беспомощных людей вскоре заглушили стихающие звуки битвы. Робер, считавший постыдным покидать поле битвы, пока враг сопротивляется, погнался за разбегавшимися магометанами.

Задыхаясь, он вынужден был остановиться. Рядом с ним никого не было, а впереди последняя группа вооруженных людей исчезла в глубине улочки. Он огляделся, озадаченный внезапно наступившей тишиной, контрастировавшей с далекими криками и звуками сражения, теперь превратившегося в откровенную резню. Он поднес руку к лицу и попытался вытереть его, но помешали защитное утолщение на тыльной стороне перчатки и прилегающая к носу часть шлема. Прошло почти двадцать четыре часа, как началась битва. За это время он и ел, и пил, но совсем не спал. Подкладка, которую он носил под доспехами, совершенно промокла от пота, во рту пересохло.

Робер медленно осмотрелся. Он стоял на узкой, кривой улице, кончавшейся стеной с огромной деревянной дверью и декоративной металлической решеткой в ней, через которую привратник мог видеть посетителей. Она напомнила ему о чем-то позабытом в пылу сражения. Он находился в Иерусалиме, конечной точке своего путешествия, где по этим самым булыжникам ступали ноги Сына Божьего. Преисполнившись благоговейного трепета, он осенил себя крестным знамением. Решетка перед ним казалась знакомой. В голове у него прозвучал его собственный голос, рассказывавший Теодору: «Там была дверь с решеткой… и двор… мы привязали наших ослов в стойле».

Робер подошел к калитке, взялся за решетку и могучим усилием вырвал ее из гнезд, в которых она крепилась к деревянной двери. Просунув руку внутрь, он нащупал засов. Дверь распахнулась, обнаружив наружный дворик, в котором, без сомнения, рядом с привязью лежал ослиный навоз. Робер отцепил свой щит и, прежде чем войти, повесил его на калитку.

Во дворе не было ни души, и дом все так же скрывал свои тайны за еще одной глухой стеной и закрытой дверью. Но на этой стене кто-то торопливой рукой, разбрызгивая краску, начертал крест. Он поблескивал, еще не успев просохнуть.

Робер хмуро усмехнулся. Значит, они думают, крест их защитит, хотя вся армия знает, что из города прогнали истинных христиан, тех, кто не предал веру. А оставшиеся ничем не лучше самих магометан. Нет, они даже хуже, поскольку придерживались истинной веры, но оставались верны тем, кто ее отвергал.

Шагнув вперед, он толкнул дверь, она, скрипнув, открылась. Ее даже не позаботились запереть. Если жильцы этого дома полагаются на защиту креста, то им повезло, что не Гуго Гростет, а Робер де Сент-Авольд повесил свой щит на их калитку. По крайней мере, их ждет быстрая смерть.

За дверью оказался сад, окруженный колоннадами и прикрытый от солнца пальмами, стоявшими у мраморного бассейна. И если принять во внимание, что в этом городе, лишенном влаги даже в лучшие времена, а тем более во время осады, вода ценилась на вес серебра, это место следовало считать дворцом!