Сталинская культура: скромное обаяние антисемитизма - Евгений Добренко

1949 год навсегда расколол эту элиту. Внутри нее образовалась трещина. Пришло поколение победителей — «новый материал», о котором будет писать Л. Гинзбург — «люди 49–го» — «молодые, но страшные»[11]. Они оказались страшнее даже страшных людей 1920–х — откровенная шпана, охотнорядцы. Сталинская машина работала на постоянное «обновление кадров», генерируя новый человеческий материал, который должен был сменить «отработанный», а прежний, каким бы ни был он страшным и кровавым, должен был «уступить дорогу молодым» (на высшем уровне это означало, что на смену молотовым и кагановичам должны были явиться шелепины, а на смену фадеевым и сурковым — софроновы и бубенновы).

Хотя, как и в политике, в литературе прежнее поколение еще оставалось при своих постах, дни его, казалось, были сочтены, а «молодые, но страшные» уже торжествовали подбеду. В литературе это проявилось особенно ярко в начале 1953 г., когда Фадеев вынужден был публично унижаться перед Бубенновым за свою позицию по поводу романа Гроссмана. Еще в 1949 г., самоутверждаясь в борьбе с Шепиловым (и по ходу пустив под откос жизни многих своих друзей), он сделал ставку на этих людей, а сегодня они фактически диктовали новые правила игры, с которыми он вынужден был считаться. И здесь произошло чудо: умер Сталин. Очередная смена поколений не успела состояться — в культуре, как и в политике, остались и те и другие, только победители оказались побежденными, не успев вкусить столь близкой победы. И так продолжалось до самого распада советской системы.

Здесь оторвемся от частных судеб и постараемся понять ситуацию шире. Как помним, Костырченко связывал борьбу с космополитизмом с судьбой «ИЕП». Предполагается при этом, что существовала советская интеллигенция нееврейского происхождения. Итак, была советская «интеллигенция еврейского происхождения» («ИЕП»), представленная на страницах книги Громовой именами хотя иногда и увлекавшегося, но цельного, отказывающегося гнуться и несломленного Б. Пастернака, великих актеров С. Михоэлса и В. Зускина, переживших страшное и сумевших правдиво рассказать о нем О. Берггольц, В. Инбер, В. Гроссмана, И. Эренбурга, Э. Казакевича, П. Антокольского, Д. Самойлова, М. Алигер, критиков«космополитов» Юзовского, А. Борщаговского, Д. Данина, Б. Рунина, поэтов Л. Квитко, С. Галкина…

А была, значит, советская интеллигенция нееврейского происхождения (неИЕП), представленная на страницах этой книги именами Вс. Вишневского, А. Фадеева, П. Павленко, Ф. Панферова, С. Васильева, А. Тарасенкова, К. Зелинского, А. Суркова, А. Сурова, М. Бубеннова, А. Первенцева, А. Софронова, Н. Грибачева, Д. Шепилова, А. Щербакова, Д. Поликарпова… Применимо ли в принципе к кому‑нибудь из этих лиц — изолгавшихся, жалких, бездарных, разложившихся и изъеденных цинизмом и завистью мертвых душ, партийных и литературных палачей, провокаторов, доносчиков — понятие «интеллигенция»?

Да, рядом с этой советской смердяковщиной была еще и другая советская интеллигенция нееврейского происхождения — вытолкнутые из публичного поля несломленная А. Ахматова и сломленный М. Зощенко, маргинализованный и в конце концов вынужденный оставить страну, за которую проливал под Сталинградом кровь, В. Некрасов, травимый и наконец затравленный кочетовыми, грибачевыми и софроновыми А. Твардовский… Эти люди оказались гонимы, подобно «ИЕП».

1949 год стал рубежным в истории советской интеллигенции: он, собственно, и возродил ее, уничтоженную в 1937–м. И потому, что замешен был этот страшный год на дремучей юдофобии, оказалось, что, кроме «ИЕП», в Советском Союзе интеллигенции нет — всегда гонимая, она оказалась «еврейской» не в этническом, но в куда более важном — этическом смысле слова. А та фронда, которую позже будет выказывать Русская партия, эти не успевшие в 1953 г. ухватить свое и взять реванш наследники софроновых и бубенновых, никакого отношения к интеллигенции иметь, конечно, не будут. Понятие «ИЕП» станет синонимом понятия «либеральная интеллигенция», но последнее — тавтология: нелиберальной интеллигенции не бывает. То, что чуждо либеральным идеям, чуждо самому духу интеллигентности.

В этом свете борьба Сталина с евреями была, по сути, продолжением все той же классовой борьбы, — борьбы люмпена с интеллигенцией. Да и могло ли быть иначе в патриархальной стране, где единственным достижением квазипролетарской революции стало уничтожение крестьянства, приведшее к тотальной люмпенизации всех социальных слоев, что и стало условием продолжения тысячелетнего рабства? В этой борьбе, которая не вчера началась и не завтра завершится, интеллигенция — это социальный слой, выступающий за просвещение и модернизацию против рабства и даже национальной традиции, если она — традиция рабства. И, поскольку либеральные ценности здесь первичны, эта интеллигенция «антипатриотична». Не ошибемся поэтому, если скажем, что она всегда, так или иначе, является «интеллигенцией еврейского происхождения»: исторически борьба за модернизацию и либерализацию патриархальных обществ составляла самую суть еврейства, всегда потому ненавистного автократам и ксенофобам.

Как свидетельствуют рассмотренные здесь книги, поздний сталинизм был одной из тех эпох, когда в своем падении нация докатывается до дна, когда начинается необратимый процесс распада. Но, как сказал Гроссман, «народ бессмертен»: именно в такие страшные эпохи, когда кажется, что разложением охвачены все сферы духовной жизни, появляются силы, несущие залог развития и жизни.

Слово, постоянно встречавшееся в этих книгах, — «засоренность»: «засоренность аппарата», «засоренность кадров», «засоренность руководства», «организационная засоренность»… Эти книги повествуют о «политике очищения». ХХ в. был веком обсессивного стремления к «чистоте» — классовой, расовой, национальной, доктринальной, — обернувшегося «очищением огнем» в печах Освенцима.

«Чистота» — социальная гомогенность — утопия всех автократий. Она неразрывно связана с консервативной модернизацией, условием и ценой которой является ксенофобия и социальная закрытость. Однако это, как показал опыт ХХ в. (рассмотренный здесь советско–еврейский сюжет — лишь частный случай), ложный выбор: закрытость — не залог сохранения, но верный путь к распаду. Она ведет к распаду социальных тканей — многократно описанной социальной атомизации тоталитарных обществ. А потому — неотвратимо — к распаду личности. Распад страны в этих условиях остается только вопросом времени.

Примечания

1

См.: Митрохин Н. Русская партия: Движение русских националистов в СССР, 1952—1985. М.: Новое литературное обозрение, 2003.

2

Дружба народов. 1991. № 2. С. 249 – 271.

3

Государственный антисемитизм в СССР: От начала до кульминации, 1938—1953 / Под общ. ред. А. Н. Яковлева. Сост. Г. В. Костырченко. М.: МФД; Материк, 2005. 592 с.

4

Костырченко Г. Сталин против «космополитов»: Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М.: РОССПЭН, 2009. С. 203—204.

5

Сталин и космополитизм: Документы Агитпропа ЦК КПСС, 1945—1953 / Под общ. ред. акад. А. Н. Яковлева. Сост. Д. Г. Наджафов, З. С. Белоусова. М.: МФД; Материк, 2005. — 768 с.

6

Люстигер Арно. Сталин и евреи: Трагическая история Еврейского антифашистского комитета и советских евреев / Пер. с нем. М.: РОССПЭН, 2008. С. 88.

7

Костырченко Г. Сталин против «космополитов»: Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М.: РОССПЭН, 2009. 415 с.

8

Фрезинский Б. Илья Эренбург в годы сталинского госантисемитизма (Полемика с Г. Костырченко) // Фрезинский Б. Писатели и советские вожди: Избранные сюжеты 1919—1960 годов. M.: Эллис Лак, 2008. С. 544—588.

9

Громова Н. Распад: Судьба советского критика: 40— 50–е годы. М.: Эллис Лак, 2009. 496 с.

10

Lahusen Thomas. How Life Writes the Book: Real Socialism and Socialist Realism in Stalin’s Russia. Ithaca: Cornell University Press, 1997.

11

Гинзбург Л. Претворение опыта. Рига; Л., 1991. С. 138