Первая версия - Фридрих Незнанский

—        Да, я помню, этот Буцков проходил по делу о торговле наркотиками. То ли им прикрывались, то ли он прикрывал. Хитрый лис. Сухим из воды вылез. Хорошенькие связи у американского экономического советника. А четвертый?

Четвертый принадлежит, видимо, той самой таинственной незнакомке, следы присутствия которой мы обнаружили в квартире Ричмонда. Лебедева Ольга Афанасьевна, двадцати пяти лет, не замужем, артистка балетной труппы Большого театра. — Пасьянс, похоже, удался. Ломанов смотрит на него с горделивым выражением опытной гадалки. Будет, мол, вам и женишок, будет и дальняя дорога.

—        Хорошо, с балерины и начнем. Я сам с ней встречусь. Что там сегодня в Большом?

—        «Жизель», — тоном бывалого балетомана ответил Ломанов. — Лебедева как раз танцует.

Театр был полон, ложи блистали. Мы с Ломановым немного опоздали, директор посадил нас в министерскую ложу, откуда сцена была видна как на ладони. Я чувствовал себя как минимум министром культуры в окружении иноземных дам в вечерних туалетах с настоящими бриллиантами на шеях и в ушах. Такие камешки я предпочел бы хранить в служебном сейфе.

Ломанов шепотом объяснял мне содержание балета. На нас стали оборачиваться, очевидно, в надежде узнать о судьбе его героев. На всякий случай я приложил палец к губам, чтобы Ломанов не раскрывал все секреты раньше времени.

Среди исполнителей в роли второй подруги Жизели значилась О. Лебедева. На сцене переодетый простолюдином Альберт обхаживал не подозревающую о его коварстве, доверчивую деревенскую девушку. Они изящно прыгали, крутились, Жизель обрывала лепестки ромашки: «любит — не любит», укоризненно качала головой соблазнителю.

Я было увлекся нехитрой историей, но — вот проклятая служба! — Ломанов пребольно ткнул меня локтем в бок.

Партия второй подруги Жизели на второй акт не распространялась, и потому мне не удалось досмотреть спектакль из своей роскошной ложи. Вместо танца девушки, умершей до свадьбы от несчастной любви, я должен был увидеть девушку, у которой совсем недавно погиб любимый человек. Ломанова я решил оставить досматривать пляски коварных вилисс.

Я не рассчитывал на слишком любезный прием, понимая состояние Ольги, но она, увидев мое удостоверение и, пристально посмотрев мне в глаза, кажется, едва ли не обрадовалась. Единственное, она попросила не задавать ей вопросов в театре, а проводить ее немного.

Мы вышли из служебного выхода. Пока мы были в театре, прошел небольшой дождь. Дышать стало легко.

Мы шли вверх к «Детскому миру», и Ольга рассказывала мне о Дэвиде, какой он был замечательный. Как он был не похож на практичных американцев, с которыми ей приходилось прежде общаться. Но не похож и на наших, не умеющих подать даме пальто и забывающих дарить цветы.

Про себя я подумал, что и сам, наверное, принадлежу к этим «нашим».

Через месяц они должны были пожениться и отправиться в свадебное путешествие в Египет. Египет, пирамиды, Каир, Александрия были мечтой ее детства. После травмы, полученной как-то на занятиях в училище, она даже хотела стать историком. Но травма оказалась не столь опасной, и она все же стала балериной.

Я слушал ее не перебивая. Я понимал, что ей необходимо выговориться, а я вдруг оказался рядом и, видимо, чем-то был ей симпатичен.

Ее родители сумели перебраться в Подмосковье лишь несколько лет назад. Все школьные годы она прожила в интернате, а потом — в общежитии Большого театра. Самое тяжелое в интернатской жизни было постоянное ощущение голода. То есть кормили, конечно, нормально, но все же, когда появлялся липший рубль, они с подружками мчались в ближайший гастроном, покупали кусок докторской колбасы и съедали его прямо у прилавка. Только на каникулах отъедались понастоящему.

После каждого лета преподаватели гоняли их до изнеможения, заставляя сбрасывать вес, грозя всяческими карами, вплоть до исключения из училища. Об этом страшно было подумать, потому что все были помешаны на высоком искусстве, к тому же Ольга всегда понимала, что с общим образованием, полученным в училище, даже в приличный техникум не возьмут, не говоря об институте.

Квартиру она себе «вытанцевала» изнурительными левыми гастролями во время отпусков. Ну и конечно, родители помогли с первым взносом. Она едва успела получить свой кооператив до немыслимых новых цен.

Мы прошли мимо огромного здания бывшего КГБ, на площади перед которым торчал пустой постамент. Ольга взяла меня под руку и ускорила шаги.

Пойдемте к памятнику героям Плевны, там есть скверик, где можно присесть. Только давайте купим где-нибудь по банке пива, очень пить хочется.

Я купил пива, и мы нашли свободную скамейку. Сидели мы прямо лицом к бывшему ЦК КПСС.

—        Извините, что я отнимаю ваше время...

Я пожал плечами, этим жестом давая понять, что это и есть отчасти моя работа.

—        Я не хотела говорить ни в театре, ни около этих ужасных зданий на Лубянке. Я очень боюсь. После того как... погиб Дэвид, я думала, что мне уже ничего не страшно. Когда Рути мне сказала об этом... Я думала, я тоже умру. Хотя я даже не плакала. Я сидела и тупо смотрела на письменный стол. Потом как-то автоматически выдвинула ящик и увидела, что пропали письма Дэвида и пакет с какими-то его бумагами.

—        А вы не знаете, что это были за бумаги?

—        Он однажды оставил у меня пакет и пошутил, что в нем важные документы и дискеты жутко секретные. «Ты же знаешь, все американцы агенты ЦРУ. Теперь я в твоих руках». После этого я просмотрела другие ящики. — Ольга открыла пивную банку, недовольно зашипевшую и плюнувшую пеной.

—        Теплое, — сказал я. Ольга кивнула.

—        В других ящиках, похоже, ничего не взяли, а там лежали кое-какие драгоценности. Но явно рылись. Причем поначалу, видимо, аккуратно, а когда взяли бумаги Дэвида, поняли, что обыск будет скрыть трудно, и рылись уже бесцеремонно. Я словно ощущала отпечатки этих жирных противных пальцев и на интернатских фотографиях, и на газетных рецензиях, и на своих платьях в шкафу...

—        У вас были еще какие-нибудь вещи Дэвида?

—        Что-то незначительное, костюм, кое-что еще из одежды. Кажется, ничего не пропало... Но... — Ольга замолчала. Чуть поколебавшись, она вдруг спросила: — У вас нет сигареты?

Я протянул ей пачку и поднес огонь. Ольга курила неумело. Скорее всего, она попросила закурить просто потому, что хотела перевести дух. Не докурив, она выбросила сигарету в урну.

—        То, что я вам сейчас расскажу, рассказывать, наверное, не имею права. Я не разбираюсь во взаимоотношениях между всякими вашими органами, но мне больше не с кем поделиться. Визит этого человека напугал меня гораздо больше, чем обыск в моем доме. — Ольга заметно нервничала. Я обратил внимание, что у нее дрожат пальцы... — Он позвонил мне утром, назвался полковником Фотиевым из Службы разведки и сказал, что у него ко мне важный разговор. Он появился буквально через несколько минут после звонка. Вряд ли он звонил из автомата — скорее всего, из машины.

—        Почему вы так решили? — спросил я.

Знаете, женщины существа наблюдательные. Он не похож на человека, который звонит из телефона-автомата. Этакий респектабельный господин из голливудских фильмов. — Ольга состроила презрительную гримасу. — В дорогом костюме, галстук заколот тонкой золотой булавкой. И запах от него исходил такой богатый. Я не знаю, как лучше объяснить... Ну в общем, эти люди живут, как правило, в четырехзвездочных гостиницах, не меньше. Если среди западных людей их довольно много, то все наши подобные типы словно несут на себе особый отпечаток. К тому же эти волчьи уши...

—        Волчьи уши? — переспросил я.

—        Ну да, такие острые сверху. Раз увидишь — навсегда запомнишь. Особенно в сочетании с вальяжностью и этаким напускным барством.

—        И что он хотел узнать? Или рассказать?

Он вел себя очень вежливо, даже как-то чрезмерно вежливо. Но в его глазах я видела презрение к себе. Он явно считал меня шлюхой. Американец, балерина... Нет, он не говорил, что Дэвид американский шпион. Наоборот, всячески расхваливал Дэвида, с которым якобы был хорошо знаком, его деловые качества. Хорошее отношение к нашей стране — в общем, какие-то банальности... — Ольга слегка поморщилась: — Я никак не могла понять, чего же он хочет от меня. Он был не из тех людей, с кем я могла бы позволить себе откровенничать. В конце концов все стало потихоньку проясняться, когда он заговорил о Рути. Его интересовали дела Фонда Спира. Он пытался узнать у меня, встречался ли Дэвид с Норманом Кларком в последний приезд того в Москву. Я ему сказала, что встречался, потом пожалела об этом. Но было уже поздно, мне пришлось рассказать ему правду. — Ольга вздохнула, чуть помолчала и продолжала немного замедленно, словно припоминая: — Дело в том, что та встреча была действительно очень странно обставлена. Кларка, который в Москву приезжал часто, Дэвид обычно принимал у себя дома. Во время одного из таких приездов Дэвид меня с ним познакомил. Кларк называл меня деточкой и усиленно пичкал пирожными. Его образ как-то совсем не вязался с образом миллионера. Пиджаки Дэвида, по-моему, покупались в гораздо более дорогих магазинах. Но Дэвид говорил, что Кларк многолик и человек очень опасный. Но об этом я полковнику не рассказала. Зато с перепугу рассказала об их последней встрече. Наверное, зря.