После ночи — утро - Михаил Фёдорович Колягин

похожи на большие прозрачные пузыри. На ступеньках гастронома сидел бородатый сторож и попыхивал трубкой. Он был неподвижен, как изваяние, и дым окутывал его бороду.

Платона Николаевича охватило невыразимое чувство умиротворения. Все казались добрыми ему на этом свете, а сторож таким бесхитростным и простым.

Дома на стук, к его удивлению, сразу открыла жена. Молча оглядывала мужа, стараясь угадать его сегодняшнее настроение.

Платон Николаевич тоже задержался в дверях, в упор посмотрел на Марину. От ее посвежевшего лица пахло земляничным мылом. Васенин широко улыбнулся и шагнул вперед.

Марина легко вздохнула, ответила ему все понимающей, доброй улыбкой и заспешила на кухню, где весело потрескивала сковородка.

Платон Николаевич подошел к окну, одним взмахом распахнул створки. На кухню ворвался ворчливый шумок пробуждающейся улицы. Со стороны завода бил мощный фонтан лучей, первых посланцев наступающего дня.

ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС

Сон Василия Катункина оборвался на самом интересном месте: только что из-за стола встали гости и затихли с поднятыми бокалами, слушая доносившийся из радиоприемника бой кремлевских курантов…

Василий открыл глаза и с обидой посмотрел на жену.

— Подожди немного, Таня, сейчас… — бормотал он, снова закрывая глаза.

— Вставай, Вася, в поездку вызывают, — настойчивее проговорила Татьяна, дотрагиваясь до его плеча.

Василий встал. Он был высок, крутоплеч. Долговечная привычка сидеть согнувшись в паровозной будке несколько ссутулила его, раздвинула в стороны лопатки. Задубленное ветрами и морозами лицо с позеленевшими крапинками угольной пыли в порах казалось серым, и от этого он выглядел несколько старше своих тридцати пяти лет. Будучи еще под впечатлением сна, Василий невольно взглянул на стену. Там висел толстый численник, и на его первой странице красными буквами было написано: «С Новым годом, товарищи!»

«Если рейс пройдет благополучно — успею встретить», — подумал Василий.

— На какое время вызывают? — спросил он жену.

— На пять тридцать, — ответила та, переворачивая рабочую одежду на теплой плите.

Василий встал, умылся принесенной из сеней ледяной водой и начал одеваться. Он сидел на стуле посреди комнаты, а Татьяна поочередно, по одной вещи, подавала ему подогретое мягкое белье. Она взяла себе за правило: собирая мужа в рейс зимой, подогревать ему одежду. Ведь приятнее, идя на мороз, надеть теплое.

Покончив с бельем, Татьяна стала заворачивать мужу на дорогу продукты, раскладывая их по отделениям дорожного сундучка. Такие сундучки для хлеба, соли, книжек, мяса и даже котелка с супом есть у каждого паровозника. Их почему-то называют «шарманками».

— Ты, Танюша, конфеты для Оленьки не забудь положить.

Каждый раз по возвращении Василия из рейса их трехлетняя дочь требовала гостинцев от своего любимого зверька — зайки. Была ли колбаса, сахар или даже оставшийся хлеб — все это одинаково радовало ее.

Когда Василий, собравшись уходить, взялся за дверную скобу, Татьяна сказала:

— Ну, ты постарайся хоть до полночи вернуться. А то как Новый год — ты в поездке. Будто нарочно.

Василий пожал плечами:

— Ты же знаешь — не от меня это зависит. Какой поезд попадет, как его на участке пропускать будут. Мало ли задержек на железной дороге?

— Да знаю, — вздохнула Татьяна, — а все хочется жить, как люди живут.

Василий вышел на улицу. Небо начало бледнеть. Было безветренно и морозно.

«А погодка подходящая сегодня», — подумал Василий, невольно ускоряя шаги.

Из конторки дежурного по депо пахнуло застоялым запахом пота и мазута. В комнате ожидания, привалясь к вымазанным стенам, сидело несколько паровозников. Комнату отдыха повсюду прозвали острым именем «брехаловка». Чего только здесь не услышишь: здесь разберут по деталям рейс, промоют до самой последней косточки какого-нибудь незадачливого машиниста, и, пожалуй, ни в одном учебном заведении не получишь столько знаний, как в этой комнате с таким неприветливым названием.

Сейчас здесь слушали пожилого машиниста Игната Максимовича Куприна, рассказывавшего о каком-то занятном случае в пути. Часто его прерывал дружный хохот. Здесь же был и молодой помощник Катункина — Геннадий Татаринцев.

Убедившись, что кочегара еще нет, Василий присоединился к остальным.

— Вот так-то бывает, зеленые капели, — закончил свой рассказ Куприн, поглядев на молодых паровозников, и, повернувшись к Катункину, спросил: — А ты, Василий, безаварийные за этот год получишь?

Василий нехотя ответил:

— Еще неизвестно. Как свой последний рейс в этом году проведу.

— Да, это ты, брат, правильно говоришь — еще неизвестно. Можно целый год работать без заминки, а за один рейс такое натворить, что потом годами не расхлебаешь. Работа наша, паровозная, такая. Вот ведь, кажется, все знаешь, все учитываешь, что с другими было, а случаи непредвиденные все-таки появляются. Еще много зависит от того, какие у тебя напарники. Если дружные, за свою работу болеют — и дело клеится. А бывают такие — стараются на других прокатиться… Проедет на мягком сиденье, как пассажир, — и домой. Вот так-то, зеленые капели, — повернулся Куприн снова к молодым паровозникам.

Вскоре пришел кочегар Катункина, шустрый чернявый паренек лет девятнадцати, и Василий всей бригадой отправился на паровоз.

Их паровоз стоял под поездом, готовый к отправлению.

Напарник Катункина Виктор Григорьев дремал в будке, облокотясь о подоконник. Увидев вошедшую смену, он встрепенулся:

— Наконец-то… А тут дежурный по парку уже прибежал справляться… Хотел паровоз от состава отцеплять, а я упросил. Отцепи, а вы другого поезда будете часа три ждать.

Василий взял молоток и слез с паровоза. При осмотре он обнаружил, что необходимо заменить две тормозные колодки.

— Я считал, что их хватит еще на один рейс, — оправдывался Григорьев. — Зачем зря колодки расходовать?

— Экономия нужна не там, где она угрожает безопасности движения поездов, — поправил его Катункин.

Пока возились с колодками, открыли выходной светофор, — подошел главный кондуктор.

— Паровознички, поторапливайтесь, а то поезд из графика выбьем! — закричал он, подавая Катункину справку о тормозах.

— Ну, как шел поезд? — спросил Василий у Григорьева, залезая в будку, когда все было готово.

— Катится, как по маслу, — бойко ответил Григорьев. — Да, чуть не забыл. Тут меня начальство упросило три вагона с семьями в голову прицепить. Говорят, Катункин возражать не будет. Он тяжеловесник.

— Что же ты раньше молчал! — с сердцем проговорил Катункин. — Надо же посмотреть, как их там вагонники сцепили.

— Чего их смотреть, — заторопил главный кондуктор, — справка о тормозах у тебя есть, — стало быть, все вагонниками проверено и сделано как надо. Ты что, Василий Матвеевич, железнодорожникам доверять перестал? Давай трогай быстрее. Светофор перекроют — и будем «загорать»!

— Ладно, ладно, — уступил Василий, — раскричался, как свекровь в ненастную погоду. Щеки от натуги полопаются.

Далеко в горы понесся призывный голос паровоза. Но взять с места было не так легко. Состав долго стоял без движения, и