Ограниченный контингент - Тимур Максютов

Мама Никиты, вышедшая замуж в восемнадцать лет юной студенткой Щуки по причине умопомрачительной любви к бравому майору, вынуждена была отказаться от артистической карьеры ради семьи. Вряд ли из неё получилась бы Инна Чурикова или, на худой конец, Анна Самохина, но горечь от упущенного шанса с годами выела всю душу.

Да и папашины постоянные командировки вкупе с не менее постоянными пьянками и изменами в периоды краткого пребывания в столице не улучшали семейной атмосферы.

Никита охотно прогуливал школу, воровал у мамы чудовищные сигареты «Золотое руно», а в восьмом классе ход дошёл и до гэдээровского ликёра. Пьяный в зюзю Никита не придумал ничего лучшего, чем повести своих ободранных друзей на экскурсию в опостылевшую школу. Там шпана, движимая пещерной классовой ненавистью к детям партийной элиты, заперла старенькую вахтёршу в раздевалке и устроила полный раскардаш с битьём стекол и рисованием усов на портретах отличников.

Папе пришлось срочно возвращаться из весьма выгодной командировки в Венгрию и улаживать проблему.

– Директриса, гадина! Венгерские сапоги её не устраивают, итальянские подавай! Где я, блин, ей итальянку найду с сорок третьим размером? Не баба, а кавалергард какой-то! – папашка вытер пот со лба и опустился на стул.

Мама отставила в сторону измазанный по краю помадой чешский хрустальный фужер:

– Это всё ты, твои гены, Масловские! Его постоянно к быдлу тянет!

– Ну, а ранняя тяга к алкоголизму у него твоя. Ты же с утра пьёшь каждый день!

– Да! Да, я пью! Господи, ты же всю жизнь мою загубил! Алкаш и бабник! И ещё вор! А ведь я… Я могла сейчас у Марка Захарова примой быть!

– Не смеши, «Прима» без фильтра. Моршанской табачной фабрики. Если б не я, сейчас бы ты в Урюпинском доме культуры зайчиков играла.

Опустошенный фужер, запущенный треморной рукой, впечатался в крепкий генеральский лоб. Хрустальные брызги разлетелись по кухне.

Голову забинтовали и помирились. Начали думать, что делать с этим подонком.

– Понятно, что в суворовское. Но тогда в Калининское, там Петька зампотылу служит, прикроет, если что.

Никита закатил истерику. В кадетку он категорически не хотел. Однако папашка был непреклонен.

В день медкомиссии Никита в туалете училища ополовинил с горла бутылку болгарского бренди, наблевал на стол комиссии и тут же был признан годным. Вступительное сочинение Никиты состояло из заголовка и одного предложения – предложения отправиться всем на три буквы. Кто-то замазал крамольную фразу и чётким почерком написал о трудной судьбе лишнего человека в царской России.

Никита понял, что бороться с папиными связями и безграничными возможностями бесполезно, и покорился судьбе. По выпуску он отправился в Ульяновское училище горюче-смазочных материалов. Династические соображения были ни при чём – там трудился начальником учебного отдела папашкин приятель.

Все увольнения у курсанта Маслова проходили под копирку. Он прямиком через КПП заходил в гастроном, покупал две бутылки портвейна, выпивал их за углом и через полчаса, заботливо поддерживаемый под руки училищным патрулём, препровождался на губу.

За всё время учёбы Никита ни разу не был на танцах в Доме офицеров – он просто не мог до него добраться.

После выпуска наш герой предсказуемо оказался на тёплой должности в бригаде материального обеспечения Генерального штаба и начал спиваться катастрофическими темпами.

Отчаявшийся папашка решился на неординарный шаг. В 1985 году Горбачёв учудил с сухим законом. И это мудрое решение тут же продублировали младшие братья – монголы. Причём ещё жестче: талоны на водку выдавались только по месту работы, спекулянтов спиртным нещадно сажали. У советских офицеров теоретически не было шансов как-то её, родимую, достать. И через границу провозить запрещалось.

Наивный Маслов – старший решил, что в таких условиях сыночек избавится от пагубной привычки. Непонятно, почему на него внезапно напало умственное затмение. Он вдруг забыл о море разливанном технического спирта, о прапорщиках – умельцах, способных гнать самогон из томатной пасты, гороха, сухой картошки… Да хоть дизтоплива и стирального порошка! Были б дрожжи.

Так на должности начальника службы горюче-смазочных материалов Чойренской армейской рембазы оказался старший лейтенант Маслов.

Очень быстро устроился тёплый триумвират из начвеща, начпрода и начальника службы ГСМ. А что им, болезным: в наряды ходили редко (да их и не ставили, боясь непредсказуемых последствий), в командировки на ремонт не ездили. Весь личный состав – пара прапорщиков-прощелыг.

Короче, санаторий с регулярными обильными возлияниями через употребление технического спирта, который щедро выделялся на обслуживание вооружения и техники. Например, на средний ремонт зенитной самоходной установки «Шилка» полагалось больше тридцати литров отдающей ацетоном и резиной гадости.

Тот день начинался обычно. После развода неразлучная троица огородами направилась на продсклад, где, кроме нехитрой закуски, страждущих в огромном холодильнике ждала спрятанная среди коровьих полутуш канистра.

Однако у склада их ждал посыльный. Начальника ГСМ срочно вызывали в штаб.

– Старлей, бля, ты чё цистерну кампанам не сдал? Звонит комендант со станции, икру мечет.

– Тащполковник, чего её сдавать? Все шестьдесят тонн бензина слили, маневровый цистерну на станцию оттащил. Что, мне надо было на ней «Слава монгольской народно-революционной партии» написать?

– Бля, ты у меня пошутишь щас. Там что-то с люком, не закрывается, что ли. Дуй прыжками к монголам.

Для монгольских железнодорожных друзей советские войсковые части были постоянным источником дохода. Контейнера с офицерским скарбом задерживались на складах, а потом за просрочку хранения насчитывались астрономические штрафы. Вагоны не подавались на погрузку вовремя и не принимались после разгрузки по смехотворным причинам.

Вопросы решались через бакшиш в денежном или материальном выражении. Вот и сейчас Никита, матерясь, погрузил в дежурную машину ящик тушенки и ящик хозяйственного мыла и поехал в Чойр.

Однако на этот раз монголы почему-то упёрлись рогом и потребовали заварить треснувшую петлю крышки люка.

Пришлось ехать за сварочным аппаратом и сварщиком.

Туловище Маслова настоятельно требовало опохмелки. Злой на всей свет, ничего не соображающий, он наорал на сержанта – сварщика и отправил его наверх.

Оскальзываясь на густо замазученных скобах, боец полез к люку, подтаскивая за собой толстые серебристые провода.

Сердце колотилось, комок сухих слюней не проглатывался. Летевшие сверху искры причудливо расцвечивали царивший в Никитиной голове туман. Ему мерещился уютный продсклад, заботливо подстеленная на столе газетка, запотевший граненый стакан и бархатный голос начвеща:

– Никита, пей! Испаряется же!

«Испаряется. Выпаривается». К чему бы это?

Никита потряс головой и заорал:

– Долго ещё, воин?

– Всё. Проверьте, тащ сташленант!

Маслов с трудом забрался на верхотуру.

– Бля, а вот здесь? Балбес, всё через жопу делаешь!

– Пять сек, тащ сташленант! Отвернитесь, а то зайчика поймаете.

Сержант шмыгнул носом и постучал электродом, ловя искру.

Взрыв слышали, наверное, в Китае.

Никиту швырнуло, ударило о цистерну и сбросило с четырёхметровой высоты. Лёжа на спине, он изумлённо наблюдал за летящим в зенит дымящимся сержантом. Сержант явно проигрывал в скорости злополучной крышке. Теряя сознание, Маслов подумал, что монголы без крышки цистерну точно не примут.

– Никит, да плюнь ты. С кем не бывает.

– Да ни с кем не бывает. Все знают, что цистерну выпарить надо было. А я забыл, потому что хотел поскорее сюда свинтить и вмазать. Алкаш я, понимаете вы или нет!

Никита заплакал, размазывая грязные слёзы перебинтованными руками. Впервые за многие годы в нём, кажется, плакала не водка, а он сам.

– У пацана этого перелом позвоночника и пятьдесят пять процентов ожог. Из-за меня! Если он не выживет, я и сам жить не буду! Вон спиртом этим обольюсь и подожгу себя к едреней матери! Вместе с вами и с этим долбанным складом!

Начвещ наклонился к начпроду и сипло зашептал на ухо:

– Слышь, его нельзя одного оставлять. Точно ведь и себя, и бухло погубит. Надо его вусмерть напоить, чтобы расслабился.

– Так шесть часов уже, сейчас караул придёт склад под охрану принимать.

– А ты прапору своему позвони. Пусть он нас снаружи закроет и опечатает. А утром заберёт.

Начпрод хмыкнул и начал накручивать ручку телефона.

Вертолёт с заместителем командующего тридцать девятой армии по вооружению приземлился в восемь вечера. Генерал-майор Водолазов был вне себя. После ЧП на армейской рембазе он получил вёдерную клизму от командующего и очень неприятный звонок из Читы. Разбираться надо было самому и на месте.