Как просыпается Солнце - Леонид Фёдоров

После того как лето перевалит на вторую половину, начинаешь особенно ценить каждый погожий день, с затаенным вниманием присматриваться к окружающей природе. Многое покажется дорогим и неповторимым. Поэтому я не люблю рвать поздние летние цветы — единственное украшение земли в эту пору.

Летом сумерки наступают незаметно. Вначале, как только погаснет заря, ложится на пойменные луга белесоватая дымка. Мутнеют и сливаются дали, чернеет глубина леса. Все вокруг становится неясным и размытым.

Выберешь поукромнее место за ветром, вздуешь огонек и до рассвета то дремлешь, то, накинув куртку, обхватив руками колени, смотришь, как пляшут огоньки, пожирая сухой хворост.

Такие костры ласково называют «теплинками» — то ли оттого, что тепла от них мало, то ли от слова «теплиться», — и разводят не для того, чтобы согреться, а просто так, для души, чтоб не чувствовать себя в лесу одиноким.

Давно прогорели дрова, серый пепел подернул прогоревшие головешки, а ты сидишь и неотрывно смотришь, как среди пепла вспыхивают искры.

На берегу озера во время рыбалки я люблю большие костры, чтоб пламя отражалось на воде яркой багровой полоской, тянущейся далеко среди черной водяной глади.

А зимой, когда земля покрыта глубокими снегами и лес покрывается бахромой изморози, хорош яркий и жаркий костер из просмоленных пней. Грея попеременно то спину, то бока, испытываешь огромную к нему нежность как к самому лучшему другу. Может быть, такое чувство питал к огню и некогда бродивший в горах охотник за мамонтами и саблезубыми тиграми?

Теплой летней ночью и в зимнюю стужу, тоскливой ненастной осенью и веселой весной горят костры, неся людям тепло и радость. Но на лесосеках вызывают гнев и возмущение. С ранней весны до глубокой осени гуляет огонь по вырубам, сжигая хвою и сучья, — отличное сырье для промышленности. И очень часто огонь, разведенный на лесосеке, вырывается с вырубки и пожирает согни и тысячи гектаров ценною леса.

Огонь-друг становится лютым врагом.

У осени есть одно неоспоримое достоинство: с ее приходом начинаешь особенно ценить каждый погожий день, каждый солнечный лучик, с трудом пробившийся сквозь разрывы густых облаков.

В осеннее ненастье охватывает меня сожаление, что в сутолоке городских повседневных дел не сумел по-настоящему использовать немногие летние дни, когда припекало солнце и в лесах стоял заманчивый дух грибов и ягод. И когда начинает пролетать мокрый снег и гребенка остроконечных елок причесывает рваные облачные космы, появляется неудержимое желание еще раз пройтись по знакомым тропинкам, найти отблеск потускневшего багрянца и золота.

В ненастную ночь, когда нет рядом костра, чего только не начинает мерещиться! Мокрый и злой, то и дело спотыкаясь о скользкие колодины, еле находишь дорогу. В эти минуты шорох дождя кажется тебе лепетом лесной нечисти, а скрип деревьев — ядовитым смешком старого лешего.

На реке Исети сосны высоки…

Там, где лесная дорога пересекает узкую просеку, у старой, обожженной молнией лиственницы поблескивает бочажок. Вода в нем настолько прозрачная, что видно, как поднимаются со дна слабые струйки.

В ясный солнечный день бочажок напоминает голубой глаз, окруженный зелеными ресницами трав. Кажется, сама земля смотрит на тебя добрым внимательным взглядом. И может быть, от этого, проходя мимо старой лиственницы, всегда сбавляешь шаг, и непонятая торжественность овладевает тобой.

После дождя в колее проселка осталась лужа. В лесном сумраке она напоминала осколок большого зеркала. Посредине ее плавал желтый березовый листок.

Не осень ли прихорашивалась возле этого зеркала и обронила золотое монисто?

Первый упавший листок с дерева все равно что взмах маятника — молчаливый свидетель времени, перелистывающего страницы лет. Вместе с опавшим листом в жизни природы кончается еще один цикл развития.

Есть на Урале речонка Унь. Петляя по лесам, она вырывается в обширную луговину и дальше течет лениво, не торопясь. На одном из ее притоков обосновались бобры.

Животные перегородили ручей плотиной, создав небольшой прудик. По его берегам видны конусообразные пни осин и берез, почти все деревья аккуратно свалены кронами в воду. Диву даешься точному расчету четвероногих инженеров. Одного из них мне удалось увидеть. Заслышав шаги, бобр метнулся к берегу и пулей скатился в воду по заранее проложенному желобу.

Вечером, устроившись неподалеку на ночлег, я слышал хруст сучьев и плеск воды — великие труженики не знали отдыха, плотина требовала большого ухода. Не у этих ли строителей человек научился перегораживать реки и создавать огромные водоемы?

Каждый раз, как только я увижу золотистые пряди на березах, возникает мысль, что и сам я за этот год чуточку изменился.

Вначале это меня огорчало. Но однажды прикинул и понял, что прожитое время не пропало даром, что с каждым годом копятся опыт и знания. И от этого смотришь вперед уже не как прохожий в жизни, а так, словно обосновался на земле прочно, навеки. До всего появляется дело, все становится ценным и важным: и первая зеленая былинка весной, и стая журавлей в небе, и новая просека ЛЭП, прошагавшая через горы, и тихо шумящая на полях пшеница, и новый, построенный на твоей улице дом.

Осень плакала редким холодным дождем. Березы и осины бесшумно роняли листья на поникшие травы. Речные струи подхватывали осиротевшие листочки и бережно влекли туда, где путь воде преграждал упавший стволик осины. Здесь из листвы образовался плавающий ковер тускло-золотистого цвета, в который ручей вплетал все новый узор. Орнамент ковра все время менялся, и оттого мертвые листья уже казались не отжившим прахом, а живым золотом, чуть потемневшим от сырости.

Последние листья.

Первый зазимок огорчил землю, сделал ее жесткой и гулкой. Березы растеряли листву, лишь кое-где дрожат на ветру одинокие, покоробившиеся от холода листья.

В роще светло и пустынно. В таком прозрачном лесу чувствуешь себя неуютно и одиноко. В густых ельниках и пихтачах этого чувства не возникает. Там, тебе кажется, за каждой елочкой прячется какой-нибудь лесной обитатель. Поэтому и шагать по хмурому ельнику в эту пору всегда интереснее и веселее.