Как просыпается Солнце - Леонид Фёдоров

Летом — совсем иное: в березовых рощах больше жизни, чем в темнохвойном лесу. Они полны шумом листвы и пением птиц.

Я люблю осину, хотя и считается она третьесортным деревом, годным только на спички да дешевую фанеру. Скучен и монотонен был бы наш лес без нее. Много прелести таится в этом дереве. Зимой, когда ближе к весне начинает чуточку пригревать солнце, кора осины на вершинах становится светло-зеленой и она, как девочка-сиротка, озябшая за долгую зиму среди хмурых елок и пихт, светло улыбается. А позднее, осенью, на фоне золотистых берез и темно-синих пихт кажется пылающим костром.

Особенно прекрасен осинник в пору «бабьего лета» на старых вырубах. Листва пылает так ярко, будто охватил ее буйный пожар. Но через несколько дней живой огонь гаснет, опавший лист устилает землю, и над вырубом остается белесая полоса непролазного частокола осинок. Издалека эта полоса похожа на дым. И от него лес становится грустным, словно сгорела в нем вся осенняя радость.

Художнику такая смена красок кажется чудом. А для лесовода, не позаботившегося о восстановлении на лесосеке соснового бора, она — тяжкий укор.

Еще никогда так долго не начинался рассвет…

К нашей охотничьей избушке повадилась летать роньжа. Каждое утро с трескучими криками сновала она вокруг, подбирая выброшенные остатки пищи.

Мы не гнали попрошайку и с удовольствием наблюдали за нахальной птицей. И роньжа, чувствуя, что ей ничто не грозит, совсем осмелела и даже заглядывала через порог в избу.

Но вот однажды, вернувшись с охоты, мы не нашли птицы. На высоком пне сломанной березы, где обычно дремала на солнце роньжа, сидел крупный ястреб-тетеревятник и чистил клюв.

— Сожрал! — вырвалось у меня и, вскинув двустволку, я всадил в пернатого волка заряд дроби. В ту же минуту из-под стрехи с возбужденным стрекотом вылетела роньжа. Покружилась над поверженным врагом и отлетела далеко в сторону.

С того дня она стала пугливой. И хотя по-прежнему кормилась возле избушки, но при нашем появлении убиралась подальше. Видно, умная птица поняла, что рука человека может бросать не только кусочки хлеба и мяса.

Нам было обидно, и мы корили неблагодарную птицу, хотя и понимали, что виной всему мой выстрел.

Я высадился на маленьком полустанке. Узкая просека тянется через пятачки покосов и вырубки, ныряет в глубокие балки, снова карабкается в гору. Я пробираюсь по ней на север, туда, где на горизонте, тесно прижавшись, стоят синие горы.

Солнце перевалило за полдень, когда, забравшись на одну из вершин, я определил, куда занесли меня ноги. Слева, внизу, среди покосов, вьется темная полоска, уходящая на север, это — Черная речка. Справа уходит на юг Северка. Между ними невысокий увал со щеткой синего ельника. В прозрачном воздухе все кажется четким и близким. Но только через час утомительного пути через бурелом я выбрался к этому междуречью.

В котловине, где начинается Черная речка, большая зарастающая гарь. Черные комли деревьев, обугленные и сломанные ветром стволы — настоящее Кащеево царство!

Время близится к вечеру. Низко плывущее, негреющее солнце уже касается гребня горы, и котловина медленно погружается в полумрак. Неожиданно какое-то движение впереди привлекает мое внимание. Вглядываюсь. Два лося легко шагают через бурелом, направляясь в ельник на водопой. Звери идут бесшумно. Даже удивительно, что под ногами этих крупных животных не хрустнула ни одна ветка.

Там, где они проходят, взлетает глухарь. До него метров сто, и я только провожаю его тоскующим взглядом. Через несколько минут справа от меня снова раздается хлопанье крыльев. Солнце уже скрылось за вершинами, но на фоне неба птица видна хорошо. Глухарь летит вдоль кромки гари. Вот он поравнялся со мной, до него метров сорок. Немного пропускаю его и, вскинув ружье, жму гашетку. Вижу, как от выстрела глухарь только покачал крыльями. Снова бью из левого ствола и слышу тяжелый удар грузной птицы о землю…

Ночь длинна и холодна, но у костра тепло и уютно. Рядом висит мой трофей. От блеска пламени перья на шее глухаря отливают сверкающей бронзой. Судя по клюву, ему не меньше шести лет. Добыча завидная, но радости нет. Чувство сожаления и вины, что явился незваным гостем в это заколдованное место, охватило меня с такой силой, что я проворочался у костра до рассвета, так и не сомкнув глаз.

Как-то глубокой осенью, заблудившись в отрогах Бардымского увала, я провел ночь на зарастающей лесосеке. Было сыро и холодно. Перед этим целый день сеял дождь-бусенец, а к полуночи прояснилось и лунный свет как будто накрыл землю голубой кисеей.

Я лежал около костра, наблюдая, как в зените то и дело вспыхивали и чертили небо огненные змейки метеоров. Иногда они вылетали целыми пучками, напоминая необыкновенный победный салют. Подумать только, что эту красоту создавали крохотные пылинки, попадая в атмосферу земли! Мелькнули мысли о безграничности времени и пространства, о том, что и сам я всего лишь пылинка Вселенной, частичка вечной, неумирающей жизни.

От станции до нашей избушки путь не близкий. За один день с ружьем и поклажей не доберешься. Обычно на средине пути мы с друзьями останавливаемся на ночлег в трудно доступном ельнике. Из года в год отдыхаем тут и для защиты от непогоды устроили из валежника балаган с лежанкой и маленьким очагом из камней.

Два раза в году пользуемся мы этим жилищем, потому и тропинку к нему не протоптали. Найти его нелегко, особенно тем, кто не знает о нем.

Скрывать жилище нас научил горький опыт. Вездесущие туристы уже сожгли одну нашу избушку, а другую разобрали на дрова. Такая же участь постигла и два добротно сделанных балагана, которые не раз спасали нас от холода и дождя.

Вот почему, остановившись на ночлег в укромном убежище, мы однажды с огорчением обнаружили, что тайна его открыта — кто-то побывал в нем. Но, осмотревшись, успокоились.

Человек, ночевавший здесь, прибрал за собой, подмел пол, приготовил растопку для очага и охапку наколотых дров. Охотник, открывший наш балаган, знал таежный закон, и мы, уходя на следующий день, не беспокоились уже о сохранности жилища, оставили на полке коробок спичек, немного соли и дрова для того, кому понадобится заночевать, пережидая непогоду.

Ночью был сильный заморозок, и к утру все покрыл толстый слой инея. Лес, напуганный холодом, притих, не слышно было даже писка синиц.