Далекая звезда - Роберто Боланьо

В Льянкиуэ он легко отыскал дом вдовы Штайн – маленький деревянный домик, выкрашенный в зеленый цвет, на окраине поселка. Когда он ступил за ограду, ему навстречу выскочил дружелюбно настроенный белый с черными пятнами пес, напоминающий маленькую коровку, а спустя несколько мгновений после того, как он нажал кнопку звонка, похожего на колокольчик (а может, это и был колокольчик), дверь отворила женщина лет тридцати пяти, и Бибьяно подумал, что никогда прежде ему не доводилось видеть таких красавиц.

Он спросил, здесь ли живет вдова Штайн. «Жила, но это было уже давно», – весело ответила женщина. «Какая жалость, – вздохнул Бибьяно, – я разыскиваю ее уже десять дней, а теперь должен вернуться в Консепсьон». Женщина пригласила его зайти, сказала, что как раз собирается пить кофе, ведь уже одиннадцать, не хочет ли он составить ей компанию. Бибьяно ответил, что да, разумеется, после чего женщина сообщила, что вдова Штайн уже три года как скончалась. Женщина вдруг взгрустнула, и Бибьяно подумал, что по его вине. Женщина была знакома с вдовой Штайн и, хотя они не были подругами, была о ней высокого мнения: несколько властная, одна из этих прямолинейных немок, но в глубине души добрая и хорошая. «Я не был с ней знаком, – сказал Бибьяно, – и искал, только чтобы сообщить о смерти ее сына, и может, все к лучшему: нет ничего страшнее, чем сообщить кому-то о смерти его сына». – «Но это невозможно, – сказала женщина. – У нее был только один сын, и он был жив на момент ее смерти, с ним-то я действительно дружила». Бибьяно почувствовал, что она заглатывает наживку. «Только один сын?» – «Да, холостяк, прекрасный молодой человек, не знаю, почему он так и не женился, может, потому что слишком робок». – «Значит, я опять ошибся, – сказал Бибьяно, – видно, мы говорим о разных Штайнах. А сын вдовы уже не живет в Льянкиуэ?» – «Мне сказали, что он умер год назад в больнице в Вальдивии, мы были друзьями, но я ни разу не навестила его в больнице, мы были не настолько близки». – «От чего он умер?» – «Кажется, от рака», – сказала женщина, глядя на руки Бибьяно. «Он был из левых, правда?» – еле слышно спросил Бибьяно. «Возможно», – ответила женщина, неожиданно опять повеселев. «При этом у нее так блестели глаза, – рассказывал Бибьяно, – как ни у кого и никогда». – «Он был левым, – говорила женщина, – но не из бойцов, а из тихих левых, как многие чилийцы после семьдесят третьего». – «Он не был евреем, правда?» – «Нет, – ответила женщина, – хотя точно не скажу, вопросы религии никогда меня не интересовали, но мне кажется, они были немцами, а не евреями». – «Как его звали?» – «Хуан Штайн. Хуанито Штайн». – «А чем он занимался?» – «Он был учителем, но его хобби были моторы, он чинил моторы для тракторов, комбайнов, колодезных насосов, в общем, любые, он был моторным гением. И неплохо этим подрабатывал. Иногда он сам мастерил запчасти. Хуанито Штайн». – «Где он похоронен, в Вальдивии?» – «Кажется, да», – ответила женщина и опять погрустнела.

А Бибьяно отправился на кладбище в Вальдивию и бродил там целый день, сопровождаемый кладбищенским сторожем, которому он посулил хорошие чаевые, разыскивая могилу Хуана Штайна, высокого, белокурого, но так никогда и не покидавшего Чили. Но как он ни старался, он ничего не нашел.

5

Дьего Сото, большой друг и соперник Хуана Штайна, тоже исчез то ли в последние дни 1973-го, то ли в первые дни 1974 года.

Они всегда были вместе (хотя мы никогда не видели, чтобы один заглянул в студию к другому) и постоянно вели нескончаемые споры о поэзии, даже если небо над Чили в этот момент раскалывалось на части. Высокий белокурый Штайн, маленький смуглолицый Сото. Сильный, атлетического сложения Штайн, хрупкий узкокостный Сото, в чьем облике уже угадывались будущие округлости и некоторая рыхлость. Штайн вращался на орбите латиноамериканской поэзии, а Сото переводил французов, которых в Чили никто не знал (и боюсь, не знает до сих пор). Разумеется, это многих бесило. Как может этот плюгавый уродец индеец переводить стихи и переписываться с Аленом Жуффроем, Дени Рошем, Марселеном Плейне?[31] Господи, да кто такие эти Мишель Бюльто, Матье Мессажье, Клод Пелье, Франк Венай, Пьер Тильман, Даниэль Бита?[32] Что такого совершил этот Жорж Перек,[33] чью книгу, изданную в Деноэле, повсюду таскал за собой надутый петух Сото? И вот настал день, когда он не появился на улицах Консепсьона, с книгами под мышкой, элегантно одетый (в отличие от Штайна, одевавшегося, как бродяга), направляющийся на медицинский факультет или занимающий очередь за билетами в театр или кино; и, когда он каким-то образом просто растворился в воздухе, никто его не хватился. Многих его смерть даже порадовала бы. Не по чисто политическим мотивам (Сото симпатизировал Социалистической партии, но только симпатизировал, он даже не был их верным избирателем; я бы назвал его левым пессимистом), но по соображениям эстетическим, из-за удовольствия увидеть в гробу того, кто умнее и культурнее тебя, но у кого не хватило социальной хитрости скрыть это. Я сам с трудом верю в то, что пишу. Но все было именно так: враги Сото простили бы ему даже его язвительность, но не могли простить равнодушия и интеллигентности.

Но Сото, как и Штайн (которого он так никогда больше и не увидел), объявился в Европе. Поначалу он жил в ГДР, откуда уехал при первой же возможности после нескольких неприятных инцидентов. Грустный эмигрантский фольклор, состоящий наполовину из чистых выдумок и наполовину из бледных теней истинных событий, сохранил историю о том, как однажды некий чилиец нанес Сото смертельный удар по голове, после чего бедняга с черепной травмой и переломом двух ребер оказался в берлинском госпитале, где и закончил свой земной путь. Однако после этого Сото обосновался во Франции и жил там уроками испанского и английского и переводами для практически не продаваемых изданий некоторых неординарных латиноамериканских писателей, преимущественно начала века, приверженцев фантастического и порнографического жанров, в том числе забытого романиста из Вальпараисо Педро Переды, объединившего в своем творчестве оба этих жанра. Его перу принадлежит потрясающий воображение рассказ о женщине, у которой – к ужасу чад и домочадцев – вырастают или, вернее, отверзаются по всему телу анальные и генитальные отверстия. Дело происходит в двадцатых годах, но думается, что и в семидесятых, и в девяностых подобный казус вызвал бы не меньшее удивление. Женщину вербуют на работу в бордель для шахтеров на севере страны, запирают в борделе, а внутри борделя – для пущей надежности – запирают в отдельной комнате без окон, и там она превращается в огромный бесформенный и безумный вход-выход, убивает старого альфонса, контролирующего бордель, остальных проституток и перепуганных клиентов, выскакивает во двор, уносится в пустыню (Переда не уточняет, летит она при этом или бежит) и растворяется в раскаленном воздухе.

Кроме того, он пытался (безуспешно) переводить Софи Подольски, молодую бельгийскую поэтессу, покончившую жизнь самоубийством в возрасте двадцати одного года; Пьера Гюйота, автора «Эдем, Эдем, Эдем и Проституция» (столь же безрезультатно), криминальный роман Жоржа Перека La Disparition,[34] написанный без буквы е, который Сото попытался (но сумел лишь наполовину) перевести на испанский, пользуясь приемом, опробованным полвека тому назад в одном рассказе Хардьеля Понселы, где упомянутая гласная блистательно выделялась именно своим отсутствием. Но одно дело – писать без буквы е, и совсем другое – переводить без той же е.

Какое-то время мы с Сото оба жили в Париже, но так ни разу и не увиделись. У меня не было настроения встречаться со старыми друзьями. Кроме того, до меня доходили слухи, что экономическое положение Сото улучшается с каждым днем, что он женился на француженке, потом узнал, что у них родился сын (чтобы быть точным: я в это время уже перебрался в Испанию), что Сото регулярно участвует во встречах чилийских писателей в Амстердаме, публикуется в мексиканских, аргентинских и чилийских поэтических журналах, по-моему, в Буэнос-Айресе или Мадриде даже появилась его книга, потом я узнал от одной подруги, что он преподавал литературу в университете, и это обеспечивало ему экономическую стабильность и оставляло время для литературной и исследовательской деятельности, и что у него было уже двое детей – мальчик и девочка. Он не лелеял никаких надежд на возвращение в Чили. Я думаю, он был счастливым, разумно счастливым человеком. Я легко мог представить его живущим в комфортабельной парижской квартире или в доме в ближайших пригородах, читающим в тишине уединенного кабинета, в то время как его дети смотрят телевизор, а жена готовит или гладит. Кто-то ведь должен готовить? Хотя нет, пожалуй, пусть лучше гладит португальская или африканская служанка, и тогда Сото сможет читать или писать (правда, он не из тех, кто много пишет) в своем тихом уединенном кабинете, не испытывая угрызений совести по поводу домашних хлопот, а его жена, сидя в своем собственном кабинете рядом с детской или за бюро девятнадцатого века в уголке гостиной, проверяет домашние задания детей, или строит планы на летние каникулы, или рассеянно просматривает киноафишу, выбирая, какой фильм посмотреть вечером.