Дневник - Генри Хопоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Привет, И, — сходу сказала Кью, перешагнув через порог и сбросив халат. — Как провел ночь?
— Хорошо, — ответил я уже голому Ару, потому что та уже скрылась в душевой.
— Хорошо, что хорошо. — Ар подошел к окну и навалился на подоконник рядом со мной. Я слышал скрип его костей и уже знал, что скоро его не станет, как не станет покачивающейся походки и резкости в движениях. — Ты хоть выспался или просидел всю ночь над этими книженциями?
— Готовился, — коротко ответил я, не понимая, в курсе ли он, что с последней нашей встречи — встречи И, Кью и Ара — прошла не одна, а все четырнадцать ночей. Не понимал, знает ли он об остальных тринадцати своих точных копиях.
— Много прочел?
— Все, что было. Эти последние, — я мотнул головой на лежащие на столе книги. — Правда не целиком.
— Ты, верно, шутишь? Их же больше полусотни.
— Семьдесят семь.
— Стало быть, ты и до «Повелителя мух» добрался?
— Ага. Очень интересная.
— Но в нашем деле — бесполезная, — пресек он. — Многое ли ты понял, И, из прочитанного в полезных книгах?
Я замешкался, но не промолчал:
— Достаточно, чтобы считать себя готовым.
— Очень интересно, — вмешалась в разговор Кью, выходя из душевой. Ее банная процедура прошла быстрее обычного. — И очень хорошо. Значит, ты — один из нас.
Она заняла место Ара на подоконнике, а он — ее, пока пар не выветрился и не отпотели стекла.
— Думаешь, сегодня ты, — она взяла меня за руку и заглянула в глаза, как в былые времена это делала Вика, — готов к процедурам? Ты готов пройти реабилитацию?
— Готов, если там не будет флюгегехаймена, — сострил я.
— Чего?
— Флюгегехаймена. «Евротур» смотрела?
Она не поняла ни слова.
Впервые за половину месяца я по-настоящему вышел на улицу. Не высунул нос из окна — вышел босыми ногами на островок коротко стриженного газона, который, разумеется, за это время никто ни разу не подстригал.
Май перевалил за половину, а солнце жарило так, как ни в одно из лет. Будь рядом термометр, стрелка бы перевалила за сорок.
Кью и Ар разминались. Я тоже. Когда Ар делал выпады, мошонка касалась травы. Это значило лишь одно — он вернул человеческую пластичность. Вот и я проверил себя на человеческую пластичность, делая выпады. Скажу так: своими яйцами я не задел бы и кирпич, стоящий между ног на ребре.
— Может, вы уже скажете, к чему мне готовиться? — спросил я, когда после занятий на природе они приняли душ. Когда вот-вот наступало время отправляться на процедуры. И мое время.
— Я думал, ты уже готов. Разве «достаточно, чтобы считать себя готовым» не твои слова? — В тоне Ара не было ни капли возмущения, ни доли претензии. Это был обычный вопрос без скрытых ловушек.
— Мои, но…
— Но ты сомневаешься, а сомнения на процедурах не нужны. Голова должна быть чиста. — Он постучал пальцем по виску. — Как и тело.
— Как и дух, — добавила Кью. — Тебе бы тоже не помешало всполоснуться, время еще позволяет. Или ты передумал?
— Не передумал, — ответил я и пошел в кабинку.
Прежде чем струя воды окатило мое тело, Кью дала дельный совет:
— Готовиться, И, нужно всегда к худшему. К самому худшему, пусть даже к фла-гу-ги…
— Флюгегенхаймену.
— Флю-ге-ген-хай-ме-ну, что бы это для тебя ни значило. Всегда готовься к худшему, тогда тебя удовлетворит любой результат.
— Такое я уже слышал, только в другой интерпретации… — Я закрыл дверцу.
«Готовься, завтра будет самый хреновый день в твоей жизни, а если нет — это тебя приятно удивит. Так говорил мне Ванька», — говорил когда-то мне Витька. Когда он еще мог говорить.
«Только не флюгегенхаймен, — думал я, намывая зад, — а остальное стерплю».
Двое взрослых и одни маленький голозадыми вышли из дома. Мы направились к постройке, напоминающей уличный туалет. Туалетом она и оказалась. Только он был больше, просторнее. И чище. И дырок в нем было целых пять, а не одна, и все размещались вдоль левой стены. Перегородок между ними не было. «А я ходил по-большому в душ, — горячо подумал я. — А тут пять дыр — садись на любую! Хоть бы кто сказал!»
Стена впереди пустовала. Почти пустовала: на ней висел лист бумаги, приколотый гвоздиком с широкой синей шляпкой. На нем был нарисован телефон, причем так, словно его рисовал не художник, а кто-то, кто еще младше меня. Корявая пиктограмма красным фломастером. Телефон был не мобильный — с трубкой на проводе и кругом с цифрами. Только цифр не было, были точки: по одной на каждый из десяти круглых отверстий.
С правой стороны находились два помещения: одно — за закрытой дверью, другое без двери. В открытом располагался умывальник на каркасе из досок. Канализации не было: под умывальником стояло эмалированное ведро с цветочным узором.
— Наши тела чисты, И, и снаружи, и внутри, — произнесла Кью и подвела меня к раковине. — Почисти и ты свое нутро.
— Да, И. — Ар отвернул единственный вентиль крана. — Прополощи рот… Нет, лучше сделай три глотка. Эта вода целебная. Она прочистит твой организм от примесей. И помни: только три глотка, не больше.
— Как скажете.
Я прислонился губами к холодному крану. Раздувая щеки, набрал полный рот воды. Она показалась сладкой и горьковатой, с привкусом таблеток, но не противной. Противной она стала, когда я ее проглотил. Ничего хуже той воды я еще не пил. Я почувствовал ее густоту, вонь и тошнотворный вкус. По консистенции она напоминала холодный кисель с комочками или кефир с перловкой. Эти комочки шевелились, желудок чувствовал их.
Эффект целебной воды не заставил себя долго ждать: мощным напором меня вывернуло наизнанку. Треть блевотины попала в раковину, треть — в ведро, треть растеклась по полу. Чудом на мне не оказалось ни капли, ни крошки. Даже во рту не ощущалось привкуса блевоты. Даже было как-то свежо, словно я почистил зубы или пожевал мятную жевательную резинку.
— Вы сказали, она целебная, — с досадой и удивлением промолвил я, наблюдая за коричневой жижей, напоминающей…
— И не соврали, — произнесла Кью, протирая раковину не пойми откуда взявшейся белой тряпкой. — Она целебная, обычная бы тебя не промыла.
— Хоть бы предупредили, что она
