Дюна - Фрэнк Херберт

«Да, — сказал себе Пол. — Все так и было. Прошлое было правдивым. Число желающих проверить остроту клинка Муаддиба сошло на нет».

Где-то, за пределами мира грез, послышался слабый намек на движение, крик ночной птицы.

«Я грежу, — сказал себе Пол. — На меня повлияла еда со спайсом».

И все же его не покидало чувство покинутости. Он спросил себя, не могло ли случиться так, что его Pa-дух унесся в какой-то мир, где, как верили Свободные, он ведет свое истинное существование — в алам ал-митал, мир образов, в метафизическое царство, где не действовало ни одно физическое ограничение. И ему был ведом страх при мысли о таком месте, потому что снятие всех ограничений означало исчезновение всех точек опоры. Оказавшись среди метафизического ландшафта, он не смог бы сориентироваться и сказать: «Я есть «Я», потому что я здесь».

Его мать однажды сказала: «Свободные разделяются на группы в зависимости от того, как они относятся к тебе».

«Теперь я, должно быть, пробуждаюсь», — сказал себе Пол. Ибо это было в действительности — слова, произнесенные его матерью, леди Джессикой, теперь Преподобной матерью Свободных, проходили через реальность.

Джессика с благоговением относилась к религиозным связям между ней и Свободными, Пол это знал. Ей не нравилось, что люди обоих сьетчей и грабены воспринимают Муаддиба как ЕГО. И она без устали расспрашивала людей из разных племен, рассылала сайадинских шпионов, собирала воедино их сведения и размышляла над ними.

Она цитировала ему аксиому Бене Гессерит: «Когда религия и политика идут в одной упряжке, те, кто ею правит, верят в то, что никто не сможет встать на их пути. Их скачка становится все более безрассудной: быстрее, быстрее и быстрее! Они отбрасывают все мысли о возможных препятствиях и забывают о том, что человек, ослепленный скоростью, видит обрыв лишь тогда, когда уже поздно что-то сделать».

Пол вспомнил, как сидел в апартаментах своей матери, во внутренней комнате, где царил полумрак от свисающих повсюду темных занавесей, расписанных сценами из мифологии Свободных. Он сидел там, слушал ее и отмечал, как она вела наблюдения. А делала она это непрерывно, даже тогда, когда ее глаза были опущены. В уголках ее рта появились новые морщинки, но волосы по-прежнему были похожи на отполированную бронзу. В глубине ее широко расставленных зеленых глаз притаилась вызванная спайсом бездонная синева.

— Религия Свободных проста и практична, — сказал он.

— Ничто, относящееся к религии, не может быть простым, — предупредила она.

Но Пол, видевший мрачное будущее, которое все еще угрожало им, почувствовал, как в нем поднимается гнев. Его ответ был лаконичен:

— Религия объединяет наши силы.

Но дух разлада и противоречий не покидал его весь тот день. Это был день церемонии обрезания маленького Лето. Причины растерянности Джессики были отчасти понятны Полу. Она никогда не признавала его «юношеский брак» с Чани. Но Чани произвела на свет сына Атридесов, и Джессика не сочла возможным отвергать ребенка и его мать.

Наконец, шевельнувшись под его взглядом, Джессика сказала:

— Ты считаешь меня противоестественной матерью?

— Конечно же нет.

— Я замечаю, как ты смотришь на меня, когда я бываю с Алией. История твоей сестры тебе тоже непонятна.

— Я знаю, почему Алия такая необычная, — сказал он. — Она была еще не рождена, когда ты изменяла Воду Жизни. Она…

— Ты не можешь знать этого! — сердито оборвала его мать.

И Пол, внезапно ощутивший невозможность выразить полученное из Времени знание, сказал лишь одно:

— Я не считаю тебя противоестественной. Она поняла его страдания:

— Есть одно обстоятельство, сын.

— Какое?

— Я по-настоящему люблю твою Чани. Я принимаю ее.

«Это было на самом деле так, — подумал Пол. — Я ясно видел это в измененном Времени».

Возвращение уверенности дало ему новую зацепку в реальном мире. Частицы истинной реальности начали проникать в его сознание сквозь оболочку грез. Внезапно он осознал, что находится в пустынном лагере, эрге. Чани установила на песчаном полу их стилтент, чтобы они могли побыть друг с другом, — Чани, его душа, Чани, его сихайя, нежная, как весна пустыни. Чани, возникшая из недр далекого юга.

Теперь он вспомнил, что, когда приходила пора сна, она пела ему песню песков:

О, моя душа,Не мечтай о рае в эту ночь:Клянусь Шаи-Хулудом,Ты попадешь туда,Послушная моей любви.

Еще она пела песню любовников, ласкающих друг друга на песке:

Расскажи мне о твоих глазах,А я расскажу тебе о твоем сердце.Расскажи мне о твоих ногах,А я расскажу тебе о твоих руках.Расскажи мне о твоих снах,А я расскажу тебе о твоей походке.Скажи мне, чего ты хочешь,А я скажу, что тебе нужно.

Ритм этой песни воспроизводил размеренную поступь людей, бредущих по песку, напоминая чуть слышный шелест песка под их ногами.

Он услышал, как под другим тентом кто-то наигрывает на бализете. И он вспомнил о Гурни Хэллеке. В его снах лицо Гурни мелькало среди членов отряда контрабандистов; этот Гурни не видел его, Пола, и знал о нем только то, что он — сын убитого герцога, жертва Харконненов.

Стиль игры музыканта, его недюжинное мастерство воссоздали в памяти Пола образ того, кто играл на бализете сейчас. Это был Чат Прыгун, капитан федайкинов, команды смерти, охраняющей Муаддиба.

«Мы в пустыне, — вспоминал Пол. — Мы в центральном эрге, недалеко от патрулей Харконненов. Мне предстоит идти по пескам, приманить Создателя и взобраться на него, доказав тем самым, что я ловок и смел, как настоящий Свободный».

Он нащупал пистолет и нож, спрятанные за поясом, и почувствовал, как сгустилась вокруг него тишина. Это была особая тишина перед рассветом, когда ночные птицы замолкали, а существа, бодрствующие днем, еще не бросили вызов своему врагу-солнцу.

— Ты должен пробежать по пескам при свете дня, чтобы Шаи-Хулуд увидел тебя и узнал, что в тебе нет страха перед ним, — сказал Стилгар.

Пол сел, чувствуя слабость в не защищенном стилсьютом теле. Как ни осторожны были его движения, Чани все же услышала их. Из мрака тента раздался ее голос:

— Еще не совсем рассвело, любимый.

— Сихайя! — сказал он почти весело.

— Ты называешь меня своей «Весной пустыни», — сказала она. — но сегодня я — нечто другое. Я — сайадина, которая должна наблюдать за правильностью соблюдения церемонии.