Земля надежды - Филиппа Грегори

— Он — мой сын, — напомнил Джон. — Я буду учить его тому, что считаю нужным.

Она наклонила голову.

— Конечно, — холодно сказала она. — Делай что хочешь.

Джон подождал, на случай, если она скажет еще что-нибудь, потом бросился прочь от нее и заковылял обратно в дом, ноги в сапогах отчаянно болели, он сам понимал, что не прав, и не знал, как все исправить к лучшему.

— Я поеду в Лондон, — сказал он. — Мне нужно заняться делами сэра Генри. Ясно, что деньги нам придется зарабатывать на чем-то другом, а не на саде и редкостях. Редкостей сейчас у нас нет, а сад наполовину в руинах.

Эстер вернулась в оранжерею. Джонни поднял брови, глядя на нее.

— Нам всем придется заново знакомиться друг с другом, — сказала она так спокойно, как только могла. — Позволь мне помочь тебе.

Долгими днями Джон бродил по саду, стараясь привыкнуть к меньшему масштабу Англии, стараясь смириться с горизонтом, казавшимся слишком близким, и находить радость от того, что он по-прежнему собственник двадцати акров, хотя совсем недавно мог целую вечность свободно бежать по лесу. Стараясь радоваться тому, что у него есть скромная, откровенная жена и смышленый светловолосый сын, и не думать о темной красоте Сакаханны и звериной грации ее мальчика. Он расставил индейские вещи в полупустой комнате редкостей, чувствуя, как удобно наконечник стрелы ложится ему в руку, поглаживая пальцами рубаху из оленьей кожи, будто в ней все еще могло сохраниться тепло кожи Сакаханны.

Он немного заработал на поручении сэра Генри, купил пару хороших картин, упаковал их в ящики и отослал ему. Когда через четыре месяца, или около того, корабль вернется назад, он привезет еще один вексель, а может быть, и несколько бочонков с сахаром на продажу. Джон получил определенное удовлетворение от того, что смог заработать хоть какие-то деньги даже в эти трудные времена, но ему казалось, что чувство свободы или радости никогда к нему больше не вернется.

Эстер занялась тем единственным, что хорошо знала, — решала практические вопросы. Она попросила его сходить с ней в Ламбет и отвела его прямо к лучшему башмачнику, который все еще работал в деревне. Тот, с ужасом глядя на босые ступни Джона, измерил ноги.

— У вас они как у горца, если позволите так выразиться.

— Мне пришлось много ходить босиком. Я был в Виргинии, — коротко пояснил Джон.

— Неудивительно, что вам жмут все башмаки, — сказал сапожник. — Вам они вообще не нужны.

— Нет, нужны, — вмешалась Эстер. — Теперь он снова английский джентльмен, и ему нужна пара сапог из самой лучшей кожи, пара рабочих сапог и пара башмаков. И постарайтесь, чтобы они не жали.

— У меня нет кожи, — сказал сапожник. — Скот больше не гонят в Смитфилд, у дубильщиков нет шкур, и мне негде купить кожу. Вы слишком долго пробыли в Виргинии, если думаете, что можете заказать обувь, как это было раньше.

Эстер подхватила сапожника под руку, отвела его в сторонку, они обменялись парой слов, и послышался звон монеты.

— Что ты ему предложила? — спросил Джон, как только они вышли из темной лавки на яркое мартовское солнце.

Эстер поморщилась, приготовившись к ссоре.

— Тебе не понравится, Джон, но я пообещала ему принести кожу из коллекции твоего отца. Это ведь просто кусок кожи, а на ней нарисована мадонна с ребенком. Нарисована не очень хорошо, и вся картина попросту еретическая. Да если бы мы ее кому-нибудь показали, к нам тут же ворвались бы солдаты. А сапожник прав, ну где ему раздобыть кожу для твоих башмаков?

На мгновение ей показалось, что он готов снова наброситься на нее.

— Значит, по-твоему, мне в самый раз выступать по Лондону в сапогах, разрисованных католическими иконами? — поинтересовался он. — А меня случайно не повесят, приняв за беглого иезуита?

— Ну, не такого уж и беглого, раз ты будешь разгуливать по городу с Девой Марией на сапогах, — весело заметила Эстер. — Во-первых, изображение почти стерлось, а во-вторых, он же повернет его внутрь.

— Мы используем редкие сокровища для домашнего быта? Ничего себе разумное ведение хозяйства!

— Мы выживаем, — мрачно сказала Эстер. — Ты хочешь сапоги, в которых сможешь ходить, или нет?

Он помолчал.

— А ты клянешься, что не трогала больше никаких ценных вещей из коллекции? — потребовал он ответа. — Что они все надежно спрятаны, как ты говоришь?

— Честное слово, сам можешь посмотреть, если срубишь дерево и откроешь дверь. Но лучше все-таки подождать, Джон. Еще не совсем безопасно. Говорят, что король проиграл, но так говорили и раньше. У него все еще есть жена, ведущая во Франции политику против нас, он может призвать ирландцев, и кто знает, что может сделать папа, если королева пообещает обратить страну в католичество? Они все дрались и дрались, но так и не смогли победить короля в открытом сражении. Даже если он потеряет свое войско до последнего солдата, он все равно не побежден. Он все равно король. Они не могут его победить. Он должен сам принять решение и сдаться.

Джон кивнул. Идти им было недалеко, и они направились домой.

— Я вот все думаю. Я думаю… может, мне отправиться к нему? — спросил он.

Эстер споткнулась, подумав, что он может вернуться ко двору и об опасности, которая угрожала бы ему там.

— Зачем? С какой стати тебе возвращаться?

— У меня такое чувство, что я должен ему послужить, — сказал он.

— Ты уехал из страны, чтобы не служить ему, — напомнила она.

Он скривился от ее непонятливости.

— Все было не так уж просто, — сказал он. — Я не хотел умирать за дело, в которое я не верил. Я не хотел убивать людей, которые, вполне вероятно, так же, как и я, пошли воевать, не желая того, но оказались на другой стороне. Но если король готов к миру, тогда я могу служить ему с чистой совестью. И мне не нравится думать о том, что он в Оксфорде один, без королевы, а принц сбежал на Джерси и с королем никого не осталось.

— Да с ним там целая толпа, — сказала Эстер. — Напиваются до бесчувствия каждый вечер и позорят Оксфорд своим поведением. И он в самой гуще всей этой компании. А если он увидит тебя, то всего лишь вспомнит, кто ты такой, и спросит, где ты пропадал. Если бы ты был нужен ему, он бы давно уже прислал за тобой.

— А от него ничего не было слышно?

Она покачала головой.

— Ничего, с того самого времени, когда потребовали, чтобы мы помогли собрать ополчение, — сказала она. — Да и тогда они хотели, чтобы мы рисковали жизнью, когда дело было уже проиграно. Ты ничего не можешь сделать для короля, разве что убедить его, чтобы он помирился со своим народом. Это ты можешь сделать?