Подземелье Иркаллы - Alexandra Catherine

От сожалений о потерянном счастье Акме отбивалась со всем неистовством.

«Едва ли Гаральд останется со мною, даже если я откажусь от своей жертвы и буду жить, — утешала она себя ложью. — Судьба даровала ему то, что предназначалось ему с рождения и чего он хотел: отныне он герцог, владыка своего небольшого государства, которое не так давно не имело к Карнеоласу никакого отношения. Появилось второе непреодолимое препятствие. Если бы не статус герцогства, Гаральд был бы равен по положению и Трену, и Арнилу, и государю Весхельму. Король Атии… А кто я? Я не дочь короля, герцога, графа, я дочь барона. Приданное мое не слишком мало, но и не столь велико, чтобы пленить герцога. А что такое Кибельмида? Деревушка на окраине Эрсавии, самого вздорного, расточительного и неуклюжего государства из всех. К тому же, он не получит никаких земель, женившись на мне. Кроме Иркаллы, разумеется, — тут она принималась мрачно и немилосердно шутить над собственным положением: — Герцог Атийский берет в жены владыку Иркаллы, удерживающую в себе богиню Эрешкигаль. Два существа в одном теле, борющихся друг с другом. И одно из них — богиня темного царства. Отменный подарок Карнеоласу!.. До первой и последней вспышки Эрешкигаль. А демоны, огромные и страшные, будут охранять атийский дворец и мою спальню… Атийцы шустро скинут герцога, женатого на такой женщине…»

Как ни странно, легче ей не становилось. Еще никогда у нее не было такой прекрасной надежды на счастье. Нынче же ей приходилось от нее отказаться. И она никак не могла избавиться от мысли, что эта необходимость причинит боль не только ей самой.

«Мне неведомо, когда судьба предоставит мне выбор: моя жизнь или жизнь всех остальных. Посему сказать Гаральду стоит как можно скорее».

Когда Лорен еще не закончил обедать, в шатер вошла служанка и доложила о прибытии герцога Атийского собственной персоной. Лорен и Реция тревожно глянули на девушку, которая побледнела, но более ничем не выдала своего волнения. Она невозмутимо поднялась в своем черном платье, но когда герцог Атийский, наконец, вошел решительным шагом, не могла оторвать от него глаз.

Акме еще никогда не видела Гаральда столь изможденным. На зеленоватом лице не было ни кровинки. Тяжелые мешки под болезненно сверкающими глазами синяками красовались на коже. Ему был нужен хороший ужин и сон. Ее пронзили боль и тепло.

Спохватившись, Акме сделала глубокий реверанс и тихо проговорила:

— Ваша Светлость, примите мои искреннейшие соболезнования. Сколь страшна эта потеря. Да благословит Господь душу вашего отца!

Гаральд оторопело глядел на нее, по началу ошеломленный ее глазами, столь чужими, полностью залитыми ярко-голубым огнем. После его поразили ее слова: прохладные и далекие. Она не бросилась к нему на шею, не пожала ему руки, даже не улыбнулась. Она обратилась к нему по титулу и строго замолчала.

Гаральд, и без того растерзанный переживаниями нескольких дней и множеством дел, которые свалились на него соответственно положению, почувствовал дурноту, но взял себя в руки и глухо ответил:

— Благодарю, Акме. Я пришел, чтобы узнать, как чувствуешь ты себя.

— Благодарю, Ваша Светлость. Весьма сносно.

Лорен, крайне встревожено глядя на сестру, настоятельно порекомендовал герцогу разделить с ним ужин, обратившись к нему по имени, просто и сердечно. Гаральд рассеянно кивнул, повернулся было к Лорену, но сделал несколько твердых шагов вперед, заключил Акме в объятия и крепко прижал к груди с ее именем на устах.

Раскаяние горячей волной разлилось по ее душе, и она зажмурилась от боли. Ей стало нестерпимо стыдно за свой непозволительный эгоизм. Этот человек потерял отца, с которым он всегда мечтал быть дружен, но с которым никогда не был, и в наследство получил столь тяжелую ношу. Он любил ее несмотря ни на что, она видела это даже сквозь туман кунабульских переживаний. Она была его утешением и отрадой. Но ей предстояло сказать, что и ее ему скоро придётся потерять.

Она не знала, как рассказать все это человеку, и без того убитому горем.

— Останься со мной, Акме, — вдруг прошептал Гаральд, тихо, твердо, умоляюще, и ошеломленная девушка задрожала крупной дрожью.

Он догадывался. Он чувствовал, что она ускользала от него, а он сжимал кулак, до крови впиваясь ногтями в кожу, но не мог удержать ее.

Акме не ответила ничего, не смея давать ложную надежду. Она лишь обняла его в ответ и лицом прижалась к его широкой груди, вдыхая аромат его одежды, его шеи, запоминая его тепло так, чтобы она могла вспоминать его там, в небытии, и молиться за него, где бы она не оказалась.

Лорен и Реция сочли необходимым оставить их одних. Акме роняла слезы не переставая, а Гаральд, болезненно сжав брови у переносицы, целовал ее дрожащие губы, мокрые щеки и глаза, сквозь трепещущие ресницы и закрытые веки которых лился проклятый молочно-голубой свет.

Более всего Гаральд боялся, что она уже приняла решение.

Но в данную минуту Акме была не в силах принимать решения или вообще думать. От его поцелуев у нее опасно кружилась голова, сбивалось дыхание. Никто не мог пробудить в ней такие сильные чувства, как Гаральд Алистер. К тому же, Иркалла отняла у нее много сил, а Эрешкигаль продолжала забирать их, упорно прокладывая себе путь на свободу. Отказывавшаяся от надежд обоих, отлично осознававшая безысходность своей будущности, Акме попыталась глубоко вздохнуть, не смогла и начала падать. Гаральд в испуге подхватил ее и усадил на скамью.

— Она еще слаба! — рыкнул Лорен, услыхав напряженное восклицание Гаральда.

— Нет, Лорен, — выдохнула Акме, медленно приходя в себя. — Простое головокружение…

Но тут нестерпимая боль сковала все ее тело, и девушка сдавленно вскрикнула. Голоса, мрачные, утробные, ледяной волною сомкнулись над ее головою, унося все глубже, все дальше от солнечного света. Она слышала пение Эрешкигаль, черное, как кунабульская ночь, но не понимала значения слов.

Гнилые черные узоры вновь начали проступать на лице девушки, а на руках стали ярче. Громко и натужно пыталась она вздохнуть, но Эрешкигаль стиснула ей горло и накрыла сознание черным платком. Она гасла и слабела, теряясь в страшном омуте без света, без тепла. Пока тьму стрелою не пронзил белый свет, который тотчас начал разливаться, быстро разгонять гиблый мрак. Он сжег путы, сковавшие волю Акме, и они растаяли на ней, будто льдинки у огня.

Она почувствовала что-то сильное, надежное и теплое, удерживающее ее. Голоса Иркаллы стали тише, а интонации — спокойнее. Голос Эрешкигаль растворился в голосе брата, зовущем ее. И столь тепло и спокойно ей стало, что Акме,