Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

Я знаю, куда мне идти.

Отец, сугрисы и фиур уже тоже перебрались из северной части города сюда, ближе к передовой линии боя. Скороходы будут приносить им известия прямо с укреплений. Отец согласился укрыть Инетис в сердце города, но не разрешил мне сражаться, приказав охранять лекарский дом… Мне, наследнику Асморанты, приказано сделаться охранником лекарок.

И я рад бы доказать ему, что он ошибается, и что я могу биться, как другие славные воины, но я даже не могу взмахнуть мечом. И дело не в боли. Пальцы не хотят держать оружие, они просто не сжимаются, как бы сильно я ни напрягал руку. А одной рукой тяжелого меча не удержать, не нанести удара, не отбить нападения. Меч просто вылетит у меня из рук.

И лекарки только покачали головой, когда я спросил у них о снадобье. Такие раны не заживают за несколько дней. Потребуется черьский круг, а то и больше, чтобы рука начала меня слушаться, чтобы пальцы смогли сжиматься в кулак. Но даже этого может и не быть.

— Уже счастье, что ты можешь шевелить пальцами, син-фиоарна, — говорит одна из лекарок, уже пожилая женщина с очень светлыми, почти белыми, как у меня, волосами. — Ты мог бы и вовсе лишиться руки. После таких ран руки часто отсыхают. Тебе очень повезло.

Я благодарю ее сквозь зубы. Мне не нужны ее успокоительные речи, мне нужна рука, которая сможет удержать меч, чтобы я смог взмахнуть им и разрубить зеленокожего воина пополам.

Я свожу пальцы, и игла вылетает из кобурки, вонзаясь в снег. На крайний случай у меня есть короткий нож на поясе, но я не уверен, что даже если придется спасать свою жизнь, он мне пригодится. Я просто не успею вытащить его с перчаткой на левой руке. А правой — бесполезно.

На улицах пусто, кажется, будто город вымер. Те, кто мог, уже давно ушли по приказанию фиура на север, оставшиеся готовы держать оружие и сражаться — или помогать сражающимся. Я вижу, как суетятся на улице женщины, как тащат целые кучки брикетов орфусы в дом. Скоро из окон наружу понесется пряный запах чесночной похлебки и жареного мяса, а потом лошадь из походной кухни приедет, чтобы забрать еду для тех, кто останется ночевать на укреплениях. Если к тому времени укрепления еще будут принадлежать войскам Шина.

Я иду на юг, к стене. Меня обгоняет отряд воинов, и один из них, узнав, предлагает подвезти. Я соглашаюсь, и вот уже оказываюсь на крупе поистине огромного коня, который, похоже, даже и не почувствовал лишнего седока. Студеный ветер обдувает лицо, солнечные лучи забираются под корс, прогревая спину. Я обхватываю широкий торс воина руками и пытаюсь разглядеть что-нибудь впереди. Но пока впереди только улицы Шина, пустые, обезлюдевшие, как после мора.

Я молчу, хотя вопросов много. Ни к чему их задавать, я скоро сам все увижу.

Я сказал Унне, что найду Цилиолиса, но упрашивать его вернуться я уже не стану. Я скажу ему о том, что случилось с его сестрой, и пусть он решает сам, как решил для себя я, когда нарушил приказание нисфиура и отправился к линии боя. Инетис еще может успеть уехать, северный край города пока открыт, но что-то мне подсказывает, что даже узнав о том, что случилось, ее брат решит остаться.

Лошади скачут быстро, но звуки нарастают плавно, как будто кто-то намеренно дает нам время привыкнуть к тому, что мы слышим. Свист железа, разрешающего воздух. Негромкие команды, раздающиеся на языке, которого я не знаю. Резкие боевые кличи и топот тысячи ног. И вокруг этого всего полощутся на ветру, сплетаются и расплетаются, ткутся в полотно боли и смерти человеческие и нелюдские крики.

Вестная чаша уже стихла, но и без ее тревожного звона все знают о том, что творится у городских границ. Побережники подошли к городу с юго-восхода, со стороны алманэфретских границ, видимо, объединившись с другим отрядом, прорвавшим оборону объединенных войск. Воины их ждали и встретили залпом друсов, выпущенных из-за укреплений, которые за эти дни успели достроить до высоты по грудь взрослому человеку. И каждый камень, уложенный в кладку, становился твердым, как железо.

Мы вылетаем на улицу, ведущую к выходу из города, и — вот она, стена, и вот они люди с оружием, укрывшиеся за этой стеной.

Мы останавливаемся на возвышении, за которым следует спуск, замираем на мгновение, словно перед прыжком с обрыва, и у меня появляется возможность увидеть то, что творится за стеной.

Я вижу тела, лежащие на земле: воины, остановленные на полувздохе, на полувзмахе, на полумысли.

И наши. И чужие.

И смуглые тела женщин народа Л’Афалии с раскинутыми, словно в объятьях, руками.

Они снова привели их с собой. Они снова послали их первыми, этих акрай, хранительниц ушедшей из этого мира магии.

Я вижу несущихся на стену врагов и вижу людей Шинироса, единым взмахом отправляющих в их сторону смертоносные друсы. Я слышу свист боевых игл и визг мечей, встречающихся с мечами.

Ров больше не кажется зияющим провалом огромного рта, он забит телами, и я даже не хочу всматриваться в них, чтобы понять, кому они принадлежат.

Сама стена кажется островом, возвышающимся в море человеческих тел. По одну ее сторону кричат, рычат, вопят и стонут, размахивая оружием и разбрызгивая вокруг чужую и свою кровь. По другую — сменяют друг друга воины, бросающие друсы, и лекарки караулят проходов раненых воинов. Людей так много, что мне кажется, не Шин и даже не Шинирос собрался здесь, чтобы защитить свои земли, а вся Асморанта, вся Цветущая долина, земля от неба до моря и до гор.

Лошади замедляют бег, и вот уже мы сползаем на землю в сотне шагов от стены.

В следующее мгновение страх и чувство безрассудной смелости затмевает мой разум. Я одновременно готов бежать от того, что вижу и слышу, и ринуться в бой, разбрасывая тела направо и налево. Я хочу спрятаться за укреплениями, чтобы просто пересидеть там этот бой, и одновременно готов вскочить и повести войска Асморанты за собой в атаку.

Воины не оглядываются на меня. Они обнажают мечи, пробегают через проходы в укреплении и несутся вперед, навстречу славе и смерти. Я теряю их из виду в гуще боя, который шумит и гудит как рой растревоженных дзур.

Я подбираюсь к укреплениям так близко, как могу, пригибаюсь, прячусь у самой стены, выглядываю в дыру, оставленную, чтобы видеть, что творится с другой стороны. Я не вижу зеленокожих за стеной — только побережники, только их чужие жесткие лица с заиндевевшими от холодного ветра бровями. Их оружие — друсы и мечи — так похоже на наше. Быть может, Энефрет приходила и к их женщинам темной ночью и выбирала среди них мать будущего Избранного? И если бы не вышло с Инетис, то им бы она тогда даровала победу и обещала процветание в веках.

Я вижу бегущего по краю рва побережника и выпускаю в него иглу. Она вонзается ему в шею, и, заметив меня с перчаткой на руке, он останавливается и испускает яростный крик. Потом разворачивается и бежит прямо на меня, оскалив темные зубы и блестя глазами. Его одежда — странная, словно мешок, сшитый из множества полосок разноцветной кожи, хлопает его по телу. Я снова сжимаю руку в кулак, но игла на этот раз пролетает мимо. Я почти готов развернуться и убежать, когда в нескольких шагах от стены побережник все-таки падает на колени, а потом и лицом вниз в почерневший от следов снег.

— Бери друс! — вопит на меня какой-то воин.

Я уклоняюсь от его взгляда и бегу вдоль укрепления к следующему проходу. Лекарки встаскивают через дыру в стене раненого, в его плече застрял зазубренный меч, кровь хлещет ручьем. Они бросают на меня невидящие взгляды, их лица бледны от напряжения и страха, но движения быстры и сосредоточены. Я оглядываюсь назад, только сейчас замечая знамя целителей — оно реет к закату от меня, почти черное на фоне светло-серого, словно выжженного неба. Там должен быть Цилиолис.

Я подхватываю раненого и помогаю уложить его на повозку. Лошадь испуганно переступает с ноги на ногу, вдыхая запах войны, но команды слушается с первого раза.

— В палате есть травник с именем Цилиолис? — спрашиваю я у одной из лекарок. Но она не слышит меня, она унеслась далеко мыслями и чувствами, чтобы не осознавать того, что творится вокруг.