Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андре Моруа

Остров представлял собою ярко-зеленый сад со множеством опрятных домиков, а внизу раскинулось море. Вскоре в семействе Гюго возникли разногласия — спорили о том, где поселиться. Виктору Гюго хотелось жить на берегу моря, а дочери — остаться в Сент-Хелиере. Шарля привлекала возвышенность, дикий, суровый пейзаж. Верх одержало желание pater families[144], и был снят уединенный дом на берегу моря «Марин-Террас». Это был, как рассказывал Гюго впоследствии, «белый тяжелый куб, напоминавший гробницу», а на самом деле прелестный дом, вернее, вилла, с террасой, садом и огородом. Ничего мрачного в нем не было. Жюльетта Друэ, приехавшая на другом пакетботе (ради приличия и по требованию госпожи Гюго), сначала жила в гостинице, а затем поселилась в небольшом коттедже, который носил пышное название «Нельсон-холл».

Жюльетта — Виктору Гюго, 10 августа 1852 года:

«Посмотрим, лучше ли вас будет вдохновлять океан, чем Гран-Пляс в Брюсселе, и чаще ли вы станете оказывать честь своими посещениями моему „коттеджу“, нежели квартире на улице Сен-Юбер».

Виктор Гюго — полковнику Шаррасу, «Марин-Террас», 24 января 1853 года:

«Нет ничего более приятного, нежели ваш внушительный и властный призыв: „Мужайтесь!“ — в разгар моей битвы. Мне вспомнилось доброе время, когда вы сидели позади меня в зале Законодательного собрания… Я часто вспоминаю отрадные часы, проведенные в Брюсселе, отрадные даже в изгнании, потому что его скрашивала дружба; наши вечера, наши мечты, наши беседы, — это все еще была Франция. Увы, здесь этого нет. Я живу в деревне, отрезанный от города дождем и туманом, живу лицом к лицу с грохочущим морем и светлой улыбкой бога. Впрочем, этого достаточно».

Существование всего этого маленького мирка зависело от одного пера и одного мозга. Нужно было издавать, но что? У Гюго был подготовлен сборник «Созерцания» — стихи любви и скорби. Жюльетта и Леопольдина… Но разве возможно в момент острых политических волнений предлагать публике лирические стихи? Этцель не советовал делать этого, да и сам автор не помышлял о том. Нельзя же было в дни гнева отказываться от того настроения, которым был проникнут «Наполеон Малый»! Во Францию книга ввозилась в виде тетрадок, напечатанных на тонкой бумаге и спрятанных в чемоданах с двойным дном, а иногда даже в полых бюстах Наполеона III. Она вызывала восторг. В Турине ее читал вслух Александр Дюма: «Все были увлечены, все восхищались…» На английском языке «Napoleon the Little» вышел в свет тиражом в семьдесят тысяч экземпляров; она была издана и на испанском языке — «Napoleon el Pequeno». Напечатанный во всем мире миллионным тиражом, памфлет Гюго символизировал собой победу разума над насилием. Если люди боятся вступать в борьбу, им все же легче становится от того, что нашлись смельчаки, выразившие ненависть к насильникам. Стало быть, нужно говорить о том же, но в стихах. «Негодяй поджарен с одной стороны, я его переверну на сковороде». И вот неистовый поэт бродит вдоль берега, подле утеса Розель, поднимается на дюны, там его можно было увидеть днем и ночью. Всю осень в нем кипело негодование, порождавшее замечательные стихи. То было время, когда он создал не только «Тулон», «Nox»[145], «Искупление», но и такие стихи, как «Совесть», «Первая встреча Христа с гробницей». С ноября 1852 года вместе с теми стихами, которые он написал в Париже «против богатых людей», у него уже собралось тысяча шестьсот стихотворных строк. Он же хотел иметь три тысячи строк. Стихия сарказма и проклятий. Всякий изгнанник, лишенный возможности действовать, теряет чувство меры, что часто делает его плохим политиком, но иногда — великим поэтом. Свидетельство тому — Данте. И так же как Данте, Гюго излил свой гнев, выразив его в художественной форме.

Какое название дать сборнику поэм, осуждавших государственное преступление? Он колебался. «Песнь мщения», «Мстительницы», «Мстительные рифмы», и наконец, решился назвать: «Возмездие». «Я напрягаю паруса, чтобы скорее завершить книгу. Нужно торопиться, ибо Бонапарт, мне кажется, уже протух. Недолго ему царствовать. Империя возвела его на пьедестал, женитьба на Монтихо его прикончит… Стало быть, мы должны спешить…» Иллюзии изгнанника — то обманчивые, то верные догадки. Весной 1853 года он написал стихи «Сила вещей», «Императорская мантия». Потом, собрав все эти произведения, начал располагать их в стройном порядке, по плану, возникшему лишь к концу работы. Книга отличалась поразительным разнообразием интонаций; она была Проникнута единым мощным чувством негодования. В связи с этим можно вспомнить «Трагические поэмы» д’Обинье, «Мениппову сатиру», гневные стихи Тацита и в особенности Ювенала, но Гюго превзошел их благодаря силе обличения, ритмическим новшествам, поэтичности языка, глубине иронии, эпическому размаху. Его сатира подрывает и разрушает устои власти, эпопея уносит всю эту рухлядь. Книга «Возмездие» обращала взгляд к прошлой славе, обличала позорную современность, воспевала светлую надежду. Этцель сожалел, что книга полна неистовства. Гюго объяснял: «Не булавочными уколами надо воздействовать на умы людей. Быть может, я приведу в ужас буржуа; какое мне до этого дело, если я смогу пробудить народ… Данте, Тацит, Иеремия, Давид, Исайя, разве они не были неистовыми?.. Когда мы будем победителями, мы станем более сдержанными…»

Темы стихов были не так уж разнообразны. Тут мы найдем противопоставление дяди и племянника, героя и бандита; подлость тех, кто воспользовался милостями режима; клятвопреступление; ужасы преследований; убийства женщин и детей; предсказание возмездия, — поэт, отправляющий на каторгу императора и его клику. Короче говоря, мечта о мести. Призывая проклятия на Маньяна, Морим, Мопа, он делал это в превосходных стихах и, с поразительным искусством рифмуя их имена, навечно заключил их в плен звучания, покарал каторгою ритма, что еще усиливало воздействие памфлета на читателя.

«Только Гюго мог достигнуть такого буйного могущества слова». Он мог передать все — плач о ребенке, убитом в ночь на 4 декабря; ненависть и презрение в песенках на популярные мотивы («Коронование» на мотив песни «Мальбрук в поход собрался»; «Дрожит Париж несчастный»), погребальный звон («Сегодня с Нотр-Дам звон льется похоронный, но завтра загремит набат»). Тут были и резкая сатира («Охранитель о возмутителе»), и воспоминания о героическом времени («Орлы ваграмские! Вольтера край родной! Свобода, право, честь присяги боевой»), стихи о военных походах, завершающиеся мрачным финалом («Искупление»), и звонкий призыв к пчелам в стихах «Императорская мантия»:

Вы, для кого в труде отрада,Кого благоуханье садаИ воздух горных рек влечет,Кто бурь декабрьских избегаетИ сок цветочный собирает,Чтоб людям дать душистый мед,

Вы вспоены росой прозрачной,И вам, как юной новобрачной,Все лилии приносят дань,Подруги солнечного лета,Златые пчелы, дети светаТой мантии покиньте ткань!

Потом в обманщика, злодеяВцепитесь, гневом пламенея,Чтоб свет померк в его глазах!Его гоните неотступно,И пусть от пчел бежит, преступный,Когда людьми владеет страх![146]

Находясь в изгнании, необходимо быть стойким: