История призрака - Джим Батчер

Чёрт. Да у меня уже давно крыша съехала.

И в этом случае... насколько это может быть трудно?

Я уверен, что это потребует определенного количества энергии. Может быть, всей, что у меня осталась. Это не даст мне сколько-нибудь приблизиться к ответам, что я хотел получить. Это не позволит мне узнать, кто убил меня. Это может уничтожить меня совсем. Чёрт возьми, если уж на то пошло, если потребуется слишком много энергии, чтобы добиться успеха, это может прикончить меня здесь и сейчас.

Но какова альтернатива? Наблюдать, как Морти умирает?

Продолжения не будет. Я первым встречусь с забвением.

Я ухватился за резное дерево своего посоха, воскрешая в памяти те чувства, которые уже охватывали меня, когда я вызвал и удержал Лектеров. Я ещё раз обратился к своей памяти. Я пробудил воспоминания о боли от нагрузки в мышцах после тяжёлой тренировки, и о чисто физическом удовольствии моего тела от движения во время работы, прогулки по улице, погружения в горячую ванну, купания в прохладной воде, прикасания к мягким изгибам другого тела рядом с моим. Я вспоминал о своей любимой старой футболке, простой, черной, на 98% из хлопка, с надписью ШИМПАНЗЕ на груди белыми печатными буквами. Я вспоминал о скрипе моих старых кожаных ковбойских сапог, комфорте хороших джинсов. О запахе древесного дыма от гриля, плывущего по ветру к моему носу, когда я был голоден, когда мой рот наполнялся слюной, а желудок принимался урчать. Я вспоминал, как мой старый будильник Микки Маус поднимал меня рано утром, и я со стонами вылезал из постели, чтобы пойти на работу. Я вспомнил запах страниц любимой старой книги, когда я снова открывал их, и запах тлеющего моторного масла, главную особенность моего старого Голубого Жучка. Я вспомнил мягкие губы Сьюзен, прижавшиеся к моим. Я вспомнил свою дочь, лёгкий, тёплый вес в моих объятиях, её измученное тело, обмякшее, словно тряпичная кукла. Я вспомнил, как почувствовал слёзы, покатившиеся из моих глаз, и досаду от уличных заторов, когда мне было холодно, и тысячи других вещей — мелочей, пустяков, отчаянно важных вещей.

Ну, вы знаете. Жизнь.

Потом я сделал нечто довольно дурацкое, поскольку я напрягал память ради того, что я пытался уничтожить. Я просто произнёс заклинание на простом, старом английском. Энергия опалила мой разум так, что у живого чародея повреждения могли быть смертельными. Казалось подходящим использовать её здесь, и я выпустил всю энергию, что у меня осталась, облекая её в одежды из памяти, пока я бормотал самую основную идею, основу слов и реальности.

— Быть.

Моя вселенная содрогнулась. Раздался гигантский скрежет, поднимающийся до крещендо, который заставил бы нормального человека вздрогнуть и пригнуться, чтобы найти укрытие. Но во внезапно наступившей тишине я твёрдо стоял на ногах в холодном, сыром полумраке. От холода моя кожа покрылась мурашками.

Тени раздулись и скрывали почти все детали вокруг меня, что неудивительно.

Все свечи и лампы, освещавшие зал, догорели до крошечных точек.

Я постучал Боза по плечу и сказал:

— Эй, красотка.

Его лицо перекосилось от полной неожиданности, он повернулся и уставился на меня в тупом недоумении.

Я подмигнул ему и прошептал:

— Бу.

И тут я врезал ему своим посохом, как дубинкой.

Это было больно. Я имею в виду, больше, чем сотрясение от удара, которое пронзило мои запястья. Я снова затвердел, по крайней мере, на минуту. Я снова стал самим собой, и вместе с моим телом вернулся фонтан воспоминаний о боли. Мои ноги и колени скрипели и ныли, что было естественным следствием высокого роста, своего рода фоновой болью, которую я никогда не замечал, пока она не исчезла, а потом не вернулась обратно. Я не очень-то осторожно замахнулся, и наподдал Бозу со всей силы. Я порвал мышцу в спине этим ударом. Моя голова помутилась от внезапно пронзившего её набора мышечных судорог, физически болезненного голода, и старых травм, которые я научился просто не замечать, а теперь вдруг завопивших от свежей боли.

Я уже говорил, что только мертвые не чувствуют боли, но я никогда прежде не говорил этого, исходя из собственного опыта. Боль, причинённая оружием — это одно. Личная боль, такая, которая вызвана просто тем, что живёшь, это нечто другое.

Боль — это не очень весело, по крайней мере, для большинства людей, но это совершенно уникальный признак жизни. Боль — физическая, эмоциональная, и прочая — это тень, которую отбрасывает всё, что вы хотите от жизни, побочный результат того, на что вы надеетесь, и неизбежный спутник силы. От боли наших неудач мы учимся быть лучше, сильнее, значительнее, чем были раньше. Боль здесь, чтобы сказать нам, когда мы сделали что-то неправильно — это учитель, экскурсовод, который всегда рядом, чтобы напомнить нам о наших пределах и бросить нам вызов, чтобы их преодолеть.

Для чего-то, что никому не нравится, боль делает для нас просто чертовски много хорошего.

Возвращение в моё прежнее «я» с резким переходом к интенсивным нагрузкам было адски болезненным.

Это.

Было.

Потрясающе.

Я издал вопль чистого адреналина и безумной радости, когда Боз рухнул поверх лежащего навзничь Морта.

— У-уф! — взвыл Морт. — Дрезден!

Рёв возбуждения вырвался из горла сэра Стюарта, и он сжал кулак в яростном удовлетворении, ненадолго вспыхнув в полном цвете.

— Так его, дай-ка ему под зад, мальчик!

Боз поднялся на корточки довольно ловко для человека его телосложения и остался так, низко и на четвереньках, словно животное, которое не видело никакой выгоды в том, чтобы научиться стоять прямо. Абсолютно никаких признаков дискомфорта не появилось на его лице, хотя я рассёк ему щеку ударом своего посоха, и кровь присоединилась к другим веществам, покрывающим его лицо.

Блин-тарарам. Мой посох точно не был зубочисткой. Он был тяжёлый, как три бейсбольных биты. Я также не был зубочисткой. Я не был уверен в своем весе в бейсбольных битах, но я мог смотреть сверху вниз на большое количество парней из НБА, и я уже не был худым ребёнком. Дело в том, что удар, нанесённый изо всех сил моих рук, плеч, бёдер и ног, должен был нокаутировать Боза или убить его наповал. Я целился ему в висок. Он отдёрнул голову так, что конец моего посоха ударил вместо этого по его левой скуле. Чёрт, я, возможно, сломал её.

Но вместо того, чтобы упасть от боли, он просто присел там, молчаливый, его неподвижные глаза глядели прямо сквозь меня, когда он не мигая смотрел на меня. Я начал собирать свою волю, пошатнулся и едва не упал плашмя. У меня уже ничего не осталось. Только та жгучая вспышка иррациональной уверенности, что привела меня к попытке проявиться, которая удержала меня на ногах, и всё — и я понял, с коротким ознобом, что я, возможно, не смогу помешать Бозу убить Морти.