Повелительница ястреба - Мэрион Брэдли

— Ромили, прошу, не забывай напоминать мне, что я не имею права без конца пялиться на тебя, глупо улыбаться и сиять от счастья, — тихо шепнул ей Ранальд, улучив момент, когда Руйвен занялся птицей.

Ромили улыбнулась в ответ. Ей самой было несказанно хорошо и спокойно. Теперь она чуть свысока посматривала на Солнечного, окруженного молодыми кобылицами. Нет, между нею и жеребцом все оставалось по-прежнему, они свободно сливались сознаниями, однако теперь они оба стали немного постарше.

«Теперь Ранальд одарил меня счастьем». Помнится, Маура заметила: «Кони не знают, что такое память или воображение». Может быть… Тогда выходит, что именно память гонит меня в его объятия, и я никак не могу остановиться».

Два раза за это время она навещала сестер-меченосиц, делила с ними трапезу. Клеа долго приглядывалась к ней, потом отозвала в сторонку и предупредила:

— Ты все еще одна из нас. Помни об этом, когда будешь водить дружбу с аристократами. Да и с другими тоже…

— Будем честными, — заметила Яндрия, — работает она дай Бог каждому, и леди Маура внимательно приглядывает за ней — не хуже, чем на нашем постоялом дворе. Один из ее спутников — собственный брат. А если слухи верны… — Старшая сестра испытующе глянула на Ромили — та напряглась, однако Яндрию, оказывается, интересовало совсем другое. — Леди Маура в один прекрасный день станет королевой. Ты что-нибудь знаешь об этом, Роми?

— Не больше, чем вы. Мне известно только, что король Каролин не может взять себе супругу, пока не получит разрешения Совета. В свою очередь, леди Маура при ее положении не имеет возможности выйти замуж без родительского благословения, тем более если к ней посватается сам король. Конечно, если они будут настаивать, то поженятся в любом случае.

— А если нет, то у короля родится недестро, от которого можно будет ждать столько же неприятностей для страны, как и от этого Ракхела, — презрительно заметила Тина. — Достойное поведение для лерони! От ее служанки я слышала, что две ночи она провела в королевском шатре. Как же она сможет присмотреть за Ромили?

Ранальд дал Ромили несколько начальных уроков установки защитного барьера, так что девушку ни в краску не бросило, ни глаз она не отвела.

— Неужели вы полагаете, что надзора моего брата, хлопот с птицами недостаточно? Разве я уж так нуждаюсь в дуэнье, Тина? Что касается Мауры, я слышала, что она дала обет хранить целомудрие. Что-то мне не верится, чтобы она осмелилась нарушить клятву, даже в королевском шатре. По крайней мере, пока война не кончилась. Конечно, ее мысли мне неизвестны — она взрослая женщина, к тому же лерони, ей самой решать.

Клеа презрительно фыркнула:

— Она вполне может продать девственность за корону и отдаться королю вовсе не по любви. Вот это лерони… Весьма отважная дамочка… — Она неслышно поаплодировала. — Посмотрим, какой урок ты извлечешь из ее поведения, Роми.

Еще недавно Ромили верила, что среди этих женщин она сможет встретить понимание. Ну, может, не у всех, но кто-то способен будет ее выслушать, посочувствовать, поохать, порадоваться, какое безмерное счастье выпало на ее долю, но теперь всякая охота откровенничать мигом пропала. Разве что с Яндрией, она бы наверняка поняла. Однако старшая сестра спешила на совещание у короля — он собирал Совет — и, попрощавшись с подругами, направилась к королевскому шатру.

Может быть, с Клеа? Ее-то она считала своей подругой, самой закадычной… С ней можно было разговаривать открыто. Если бы не сказанное Клеа, если бы не иронично-презрительный тон… Нет, и ей нельзя сообщить правду об их отношениях с Рэнальдом. Печально, но здесь ее никто не поймет.

Собственно, почему? — спросила себя Ромили. Что преступного, позорного в том, что она полюбила Ранальда? Разве любовь может запятнать звание меченосицы, нанести какой-либо ущерб Ордену? Теперь ее больше не связывала клятва — она так сама решила. Грех был бы несмываем в том случае, если бы она польстилась на деньги дома Гариса или позволила, чтобы ее продали в обмен на сохранение доходной торговли лошадьми, конями и собаками.

День, когда им было приказано возобновить разведку, выдался пасмурным, дождливым. Мелкая изморось висела в воздухе, низкие тучи плыли над равниной. Время от времени начинался частый холодный дождь, иногда переходящий в град. Порывами налетал ветер — случалось, он на короткие минуты разгонял облака, тогда землю и промокших людей сразу вымораживало. Сторожевые птицы, нахохлившись, сидели на насесте и, когда с них снимали накидки и колпачки, жалобно вскрикивали. Такая погода была им явно не по нраву, тем не менее их следовало пускать в полет — раз в три дня им просто было необходимо размять крылья; к тому же Каролин остро нуждался в самой свежей информации о противнике. Важно было точно определить направление движения вражеской армии. Скрытность и маневр — вот что могло позволить им избежать сокрушительного удара клингфайра.

Ранальд, Руйвен и Ромили посовещались.

— Придется, по-видимому, заставить их летать ниже облаков, — озабоченно заметил Ранальд, однако Ромили запротестовала:

— Они этого не любят.

— Меня, собственно, их мнение, желание-нежелание не очень-то интересуют, — грубовато объявил Ранальд. — Мы выпускаем птиц не для собственного удовольствия и, уж конечно, не для их. Ты что, забыла об этом, Роми?

Она не ответила — трудно понять почему, но в тот момент она прониклась сочувствием к большим птицам. Сама кожей почувствовала, как им холодно, как отвращала их мысль, что необходимо подняться в воздух, погрузиться в эту влажную муть… Но делать было нечего! Первой она отвязала Усердие, пересадила ее на свое запястье и внедрила в ее сознание приказ: лететь надо низко, чтобы видеть все, что творится в округе. Ромили с трудом подбросила ее в воздух. Усердие, пару раз взмахнув широкими крылами, обрела устойчивость и, едва заметно набирая высоту, полетела на восток — туда, где в последнюю вылазку они обнаружили армию Ракхела.

Даже сверхострое зрение сторожевой птицы не могло пробить повисшую над землей хмарь — пришлось посылать стервятника все дальше и дальше, стараться искать разрывы в облаках, и все равно Ромили физически ощутила, как намокли ее крылья. Ветер все гнал с севера тучи. Полет над самой землей был очень утомителен — скоро в глазах зарябило от проносящихся картин. Мелкие детали мелькали так, что было невозможно не то что оценить их значение, но и попросту разобраться, что же это такое. Тем более что Ромили приходилось бороться со все нараставшим желанием птицы повернуть домой. Усердие не могла понять, кому нужны были ее мучения, когда так приятно парить в чистом небе, высоко-высоко, и вот оттуда, из самой выси, любуйся землей сколько душе угодно…