На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах - Спицын Евгений Юрьевич

С самого начала переговоры по ОСВ приняли трудный и затяжной характер, в том числе и потому, что у обеих сторон было разное понимание того, какое ядерное оружие считать стратегическим, нужно ли включать в переговорный процесс проблемы противоракетной обороны (ПРО) и стратегических ракет с разделяющимися головными частями (РГЧ) и т. д. По существу, все переговоры, которые в апреле 1970 года уже приняли официальный характер, весь год шли вхолостую. Неслучайно в январе 1971 года А. А. Громыко и Ю. В. Андропов направили в Политбюро ЦК совместную записку «О состоянии советско-американских отношений и основных направлениях нашей дальнейшей политики в отношении США», в которой говорилось, что политика новой Администрации Р. Никсона за последние два года не претерпела существенных изменений по сравнению с политикой Дж. Кеннеди — Л. Джонсона, а посему основными задачами советской внешней политики являются: 1) «доведение американского руководства к пониманию тех пределов, за которые не может преступать Запад»; 2) «ослабление роли США в международных делах, в том числе в военно-политических союзах Запада и в стратегических районах мира»; 3) «продолжать использовать заинтересованность руководства США в поддержании контактов с СССР и проведении с нами переговоров»; 4) «своей активной политикой ограничить возможности сближения» КНР и США «на антисоветской основе»; 5) продолжить борьбу с «американским сионизмом», подводя «массы американцев к пониманию, что произраильская деятельность сионистов на практике оборачивается антиамериканизмом, нанося ущерб национальным интересам США»[860].

Тем временем уже в начале 1971 года, когда был достигнут компромисс об обмене американских ядерных средств передового базирования на большее количество советских межконтинентальных ракет, переговоры сдвинулись с мертвой точки. В феврале 1971 года в своем традиционном радиообращении к нации президент Р. Никсон впервые заявил о том, что ни одна из сверхдержав не имеет явных преимуществ в ядерной сфере, что, по сути, стало признанием высшим руководством США того феномена, который позднее стали называть «стратегическим паритетом». Он вовсе не означал равенства количественных показателей военного потенциала двух сверхдержав, хотя не только напрямую был связан с доктриной «взаимно гарантированного уничтожения», но и вытекал из нее. Этот паритет подразумевал соотношение сил в стратегической сфере, при котором военные потенциалы двух держав гарантировали каждой из них способность к нанесению настолько мощного ответного удара, что ущерб от него заведомо превышал все мыслимые выигрыши, на которые могла бы рассчитывать противная сторона, решившаяся нанести первый упреждающий удар. Такую способность каждая из сторон могла сохранять, совершенно не обладая численным превосходством по единицам боевой техники, пусковых систем или ядерных боезарядов. Главное состояло в том, что наличные наступательные средства было невозможно уничтожить одним ударом и сохранившихся ядерных сил оказалось бы вполне достаточно для нанесения противнику такого же неприемлемого ущерба, под которым тогда понимали уничтожение 25 % населения и 70 % промышленного потенциала страны. Таким образом, гарантией безопасности каждой из держав становилась ее фактическая уязвимость перед возможным ударом противника, и наоборот. Следовательно, приходилось смириться с этой взаимной уязвимостью сторон и отказаться от любых попыток решения этой проблемы, минуя переговорный процесс и поддержание режима военно-политической стабильности во всем мире. Кроме того, становилось очевидным, что к нарушению общемировой стабильности могли привести не только резкий отрыв одной из сторон в области наращивания потенциала наступательного удара, но и создание одной из сторон высоконадежных оборонительных систем, способных существенно уменьшить ее уязвимость перед лицом гипотетического удара противника. Отсюда следовала и вся логика переговорного процесса: нужно добиваться подписания двух соглашений — по ограничению как наступательных, так и оборонительных систем вооружений. Поэтому уже 15 марта 1971 года в Вене начался очередной раунд переговоров, начатый в Хельсинки, а 20 мая было опубликовано совместное советско-американское коммюнике, в котором было заявлено, что правительства СССР и США «намерены сконцентрироваться в текущем году на выработке соглашения об ограничении развертывания систем противоракетной обороны и некоторых мерах в отношении ограничения стратегических наступательных вооружений»[861]. В тот же день произошел обмен конфиденциальными нотами о компромиссе по ПРО между Р. Никсоном и А. Н. Косыгиным. Именно с этого момента переговорный процесс приобрел более динамичный характер, а с августа 1971 года он заметно ускорился по причине того, что А. Ф. Добрынин и Г. Киссинджер смогли убедить Р. Никсона перейти «на личную переписку с Брежневым, а не с Косыгиным».

Однако вопрос о личной встрече двух лидеров все время откладывался. Причем главным противником такой встречи, как это ни странно, выступал А. А. Громыко, заявивший на одном из заседаний Политбюро ЦК, что «встреча с Никсоном никуда не убежит» и ее ни в коем случае не следует проводить до решения проблемы Западного Берлина. Эту позицию главы советского МИДа поддержали многие члены Политбюро, и Л. И. Брежнев вынужденно согласился с ней. Однако в частном разговоре он все же попросил посла А. Ф. Добрынина ускорить организацию визита Р. Никсона в Москву.

В начале июня 1971 года в президентской резиденции Кэмп-Дэвид прошла шестичасовая встреча Г. Киссинджера и А. Ф. Добрынина, в ходе которой был оговорён весь возможный круг переговорных тем и обозначены возможные сроки встречи в верхах: либо сентябрь 1971 года, либо март-май 1972 года[862]. А уже 15 июня А. Ф. Добрынин лично встретился с Р. Никсоном, который заявил ему, что, во-первых, по «этическим» соображениям он бы воздержался от предложения советской стороны о созыве общей конференции пяти ядерных держав и, во-вторых, что сейчас в отношениях Москвы и Вашингтона есть два приоритетных вопроса — проблема Западного Берлина и заключение договора по ОСВ. Затем 5 августа Р. Никсон направил личное послание Л. И. Брежневу, в котором выразил надежду на скорую приватную встречу, в ходе которой он готов обсудить с советским лидером любые вопросы, включая самые острые проблемы Ближнего Востока и Юго-Восточной Азии.

Ответ на это послание не заставил себя ждать, и уже 10 августа Вашингтон был проинформирован о том, что визит Р. Никсона в Москву мог бы состояться в мае-июне 1972 года. Лишь после этой информации началось согласование конкретной даты визита между Г. Киссинджером и А. Ф. Добрыниным, которые договорились, что первая личная встреча лидеров двух сверхдержав пройдет в Москве во второй половине мая 1972 года.

Между тем в ожидании этой исторической встречи 3 сентября 1971 года было подписано не менее важное четырехстороннее соглашение по Западному Берлину[863]. А 30 сентября 1971 года А. А. Громыко и У. Роджерс подписали два важных соглашения, которые были выработаны на хельсинско-венских переговорах: «Об усовершенствовании линии прямой связи» между Белым домом и Кремлем через космические спутники и «О мерах по уменьшению опасности возникновения ядерной войны между СССР и США». Последний договор, по сути, стал первым соглашением, в котором четко фиксировались правила поведения сторон в случае возникновения «ядерной тревоги». В соответствии с ним обе стороны обязались сразу информировать друг друга обо всех случаях «несанкционированного, случайного или иного необъяснимого инцидента, связанного с возможным взрывом ядерного оружия», а также принимать меры для предотвращения случайного или несанкционированного применения ядерного оружия, находящегося под контролем каждой стороны.