Гиблый Выходной - Алексей Владимирович Июнин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Только не говори, что он не заряжен! – перебил его Соломонов. – Ты, мать твою, можешь рассказывать мне кучу сказок, но только не о том, что ствол не заряжен. Я проверил.
– Я и не говорю, что он не заряжен. Магазин полон. Это мой ствол, и прежде чем дать его в руки одному чуваку по прозвищу Точило, я сам своими собственными руками зарядил его. Зарядил его полностью, все семь патронов! Вставлял их один за одним, один за одним… Под мелодию из «Крестного Отца». Но, знаешь ли, дружище, я немного перестраховался и…
Женя Брюквин недоговорил.
Прозвучал оглушительный хлопок выстрела, отразившийся эхом от фабричных стен. Брюквин невольно дернулся, но усилием воли удержал равновесие. Дернулся и связанный чувак в куртке и очках, а мастерица Люба Кротова коротко взвизгнула.
Женя мгновение смотрел на дымящееся дуло все еще нацеленного на его пенис пистолета в крепко сжатой руке Константина Соломонова, потом поднял глаза на заведующего производством и увидел перекошенную ненавистью оскаленную рожу. Первым выстрелил Соломонов. Увидев результат выстрела, он нахмурился, перекосил лицо в злостной гриммасе и выстрелил повторно. Затем, полсекунды спустя, еще раз! Потом приподнял руку и не меняя позы, сделал три выстрела в область жениной груди, а потом, изменив еще немного угол вытянутой руки, еще дважды нажал на курок, целясь Брюквину в переносицу.
И еще три нажатия на спусковой крючок, отозвавшиеся глухим стуком. Патроны кончились.
Соломонов глубоко дыша, воззрился на дело рук своих.
Женя Брюквин стоял перед ним живой и невридимый. И целился в дуэлянта из своего пистолета.
– Ты не дослушал, – произнес он в наступившей оглушающей тишине, когда у всех собравшихся от выстрелов звенело в ушах. – Неужели ты подумал, что я доверюсь такому козлу как Точило? Впрочем, ты даже не знаешь о ком я говорю…
Соломонов еще трижды нажал на спусковой крючок, но патронов не осталось.
– Я прекрасно знал, что задумал Точило и не мог позволить ему иметь боевые патроны, иначе бы сам же и словил их своим лицом. Понимаешь, о чем я?
– Холостые! – выговорил Соломонов. – Холостые!
– Поэтому я бросил его там в ящичке! На нем были отпечатки Точилы, а теперь твои, братан!
– Ах ты, мать твою…
Женя считал себя абсолютным победителем. Мало того, что он прямо сейчас кончит Соломонова, потому что уже сообразил, что денег у него нет и в помине, так у него остается двое… нет, даже трое заложников, среди которых уж наверняка кто-то причастен к пропаже бабла. Например, очкарик. Кто он? Почему он молчит как рыба? Или та же самая Люба Кротова. Кто сказал, что она не в курсе? Или вон тот напоминающий Горлума мужичок, что трясется за спиной у Соломонова. Кто бы это ни был – Женя держал всех под своим контролем, теперь он владел ситуацией, а это значит, что рано или поздно бабло будет в его руках. Он не уйдет с фабрики без денег и если для этого придеться прибегать к садизму и пыткам, то он будет даже рад снять это на свою камеру. Это будет бомба ютьюба!
А сейчас надо быстренько избавиться от Соломонова, потому что этот кучерявый гад представляет реальную угрозу даже с бесполезным пистолетом. Женя широко улыбнулся и прицелился в лоб своему опешившему сопернику.
Все замерли и затаили дыхание, но вдруг откуда-то слева Женя услышал легкий стук и шорох одежды. Думая, что освободился кто-то из тех двух кого он сковал скотчем Женя чуть-чуть скосил взгляд и успел заметить молодого человека, чем-то расмахнувшегося. Не успел Женя Брюквин как-то среагировать, как в поле его зрения возникло размазанное скоростью красное пятно, в одно мгновение увеличенное, заслонив видимость снизу. «Огнетушитель!» – узнал Женя красное пятно и тут же почувствовал невероятной силы удар в челюсть, отозвавшийся взрывной болью, от которой он с нечеловеческим криком отлетел куда-то черт знает куда. Дальше он понимал очень плохо, зациклившись на непередаваемой боли во рту, которая сводила его с ума и напрочь лишила здравомыслия. Все замелькало вокруг, но от боли Женя ничего не понимал. Крики, выстрелы, удары, грохот. Кто стрелял? Видимо он! Палец жал на курок автоматически, выбирая цель чисто по мелькавшим пятнам и теням. Не важно в кого, Женя убивал всех. Он стрелял и стрелял, пока в пистолете не кончились патроны. Тогда он махал кулаками. В кого? Не понимал и не видел, для него существоавала только полыхающая боль во рту и некотролируемое чувство уничтожения всего вокруг. Кто-то бил его, но он не чувствовал ударов, только боль во рту. Его пинали и он, наверное, падал. Кровь лилась в глотку, чтобы не захлебнуться, он пил ее, глотая большими порциями, кашляясь и стеная от боли в челюстях.
Удары! Треск! Крики! Ругань!
Как наступило спасительное бесчувсвтие он не понял.
13:33 – 13:40
Пока старик Авдотьев и молодой Нилепин осматривали упавшую и скорчившуюся в неудобной позе между сборочными столами Любу Кротову Константин Соломонов приблизился к распластавшемуся навзничь гаденышу, назвавшемуся Евгением Брюквиным. Упавший не подавал признаков жизни, да это и не мудрено, вся нижняя половина лица превратилась в сремительно синеющую полумаску, свернутую в сторону и пускающую тягучие кровавые ручьи. Лева нехило его удалал огнетушителем, просроченным, к слову, еще в позапрошлом году. Соломонов осторожно протянул руку и потрогал нижнюю челюсть своего врага – она двигалась не так как должна, она мялась под пальцами и похрустывала раздробленными костными осколками. Константина Олеговича передернуло, если Брюквин не подох от болевого шока, то навсегда останется инвалидом с искуственной челюстью из титана, потому что то, что стало с его лицом ниже верхней губы теперь годилось разве что на костную муку для комбикорма. Впрочем, у Константина Олеговича ни малейшего желания впадать в сентиментальность по отношению к тому, кому готов был отстрелить ему мошонку и который сам почти нажал на курок и почти не изувечил Соломонова. Начальник производства отбросил свой бесполезный пистолет и выдернул из безвольной руки Брюквина его теплую пушку, быстро
