Гиблый Выходной - Алексей Владимирович Июнин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Лежи, не двигайся, мать твою! – огрызнулся он на безжизненное тело с закатынными под надбровные дуги глазами с полопающимися сосудами. – Ну что там? – спросил он через плечо у Авдотьева и Нилепина, прицеливаясь в голову Брюквину. Одним выстрелом Соломонов решил убить сразу двух зайцев – удостовериться в том, что на этот раз патроны боевые, и вместе с тем – кончить Брюквина, на которого было жалко даже смотреть. – Что с Любой, мать вашу? Я у кого спросил? У трех половозрелых мужчин с исправным речевым аппаратом или у жестяной банки консервированного, мать его, тунца? Че молчим? Она сильно ранена?
– Константин Олегович, – услышал он за своей спиной нерешительный голос своего юного подчиненного Левы Нилепина, – она… это…
– Поднимите-же ее! Что вы вертитесь вокруг, мать вашу, как рой мух над куском говна! Усадите ее хотя-бы.
– Не выйдет, Константин Олегович, – пробормотал Нилепин. – Она этого… того…
– Чего «того»? – обернулся Соломонов.
– Ну… Того… – повторил юноша, сам держась одной рукой за живот, как если бы его внезапно и очень сильно приспичило. – Посмотрите сами.
Соломонов был вынужден отказаться от мысли добить усатенького пижона. Оставив распростертое тело валяться на полу, Константин Олегович подошел к мастерице. Ее как раз аккуратно перекладывали с пола на один из сборочных столов, на которых в рабочее время станочники-сборщики вставляли дверные стеклянные и филенчатые вставки. Зачем Авдотьев и Нилепин переносили Кротову Константин Олегович увидел, когда подошел ближе. Несчастная девушка была серьезно ранена в ключицу и истекала кровью. Одна из шальных пуль, выпущенных Брюквиным, нашла свою цель.
– Да развяжите же ей руки, мать вашу! – приказал Соломонов, всматриваясь в рану. Дело было скверно, пуля перешибла ключицу и застряла почти в шее, у девушки было еще меньше шансов чем у усатенького. Мужчина выругался, послав трехэтажные проклятья в адрес валяющегося за спиной гада с раздробленной челюстью. Кротова агонизировала, конвульсивно дергая пятками. Лева Нилепин принялся дергать стягивающий ее руки скотч, у него ничего не получалось, а ножика или другого режущего инструмента под рукой не было. У Соломонова возникла идея пережечь скотч зажигалкой, но тут же выяснилось, что среди собравшихся не было ни одного курящего. Тогда выручил старикан Авдотьев, он достал свои старые очки для чтения, раздавил их ногой и перерезал скотч осколком стекла. Как только ее руки освободились, Люба внезапно вцепилась в щуплого старичка той рукой, какой еще могла шевелить. Вздрогнувший дедушка невольно склонился над умирающей женщиной.
– Коля! Коленька! – лихорадочно зашептала Кротова, – Коля! Ты? Прости меня, Коленька! Прости, убить тебя хотела…
– Любушка, да неушто…
– Ведь ты же и так мертвый, Коля! – тараторила она, стараясь успесть выговориться за отведенный ей короткий срок, за те стремительно убывающие секунды, что у нее еще остались. – Как-бы я тебя убила-то? Смешно.Теперь я вижу, что ты за мной пришел, Коленька. За мной, а я тебя пристрелить хотела из пневматического молотка… Смешно.
– Любушка, голубушка, ты не… – мямлил беззубым ртом Авдотьев, но девушка его не слушала. Глаза ее, расширенные от предсмертного шока, горели жутким потусторонним огнем.
– Сама я виновата, сама вызвала тебя, Коленька, с того света. Не знала, что творю, не ведала… А теперь уже ничего не исправишь, заварила я кашу, а теперь ты, Коленька, пришел за мной. Вот она – я! Бери меня за руку и пойдем вместе. Я готова. Избави меня от мук земных и приведи в царство Божее…
– Любушка, Любушка! – плакал старикашка и горячие слезы текли из-под его кустистых седеющих бровищ. – Не горюй, не горюй, бедненькая… Ведь нет смерти-то. Нет ее.
– Да как же нет? – нездорово улыбнулась Люба Кротова. – Коленька, слышишь ли ты себя?
– А есть, Любушка-голубушка, перерождение. В каждом из нас живет Бог, он был всегда, он есть и будет вечно. Он бессмертен, он неумираем. Понимаешь, Любушка? Боженька не может умереть. И мы не можем. Душа наша есть сущность божественная, она не исчезает как не может исчезнуть сам Бог. Смерти нет, есть лишь временное физическое существование в разных оболочках, которые Бог сам выбирает. Сейчас одно тело, после – иное и так бесконечно, ибо Бог вечен. Сейчас душа твоя божественная тело свое бренное покинет, а в иное тело вселиться. Бог твой выберет тело другое. Молодое, здоровое у которого вся жизнь будет впереди и будешь ты жить заново. И Боженька с тобой.
– Коля, ты… – на миг в глазах кротовой мелькнуло недоумение. – Заново?
– Да, голубушка моя, – Авдотьев ласково гладил ее по холодному лбу своей грубой изуродованной рукой с двумя отсутствующими пальцами. – Возродишься ты в новом теле, в новом облике, ибо совесть твоя чиста…
– Не чиста совесть, Коля! Не чиста…
– Знаю я тебя, Любушка. Знаю твои дела… Не бойся, Бог всемилостив, он простит тебе прегрешения твои. А кто не без греха? Знаю, что не во зверя ты переродишься, но в человека. В хорошего человека, ибо и была ты человеком хорошим. Боженька подарит тебе новую жизнь и даст возможность исправить грехи этой жизни. Не бойся Боженьку, он добрый. Я знаю. Бог бессмертен, мы бессмертны. Не горевать надо. Не бояться. А радоваться! Знаешь, как я за тебя рад!
Четверо мужчин стояли вокруг сборочного стола на котором умирала Люба Кротова, мужчины стояли над ней с лицами как у каменных истуканов с острова Пасхи. Все молчали и только хмуро лицезрели как девушка почти что исповедуется перед стариком Авдотьевым, а тот, громко шмыгая носом, успокаивал несчастную, как маленькому ребенку объясняя, что впереди вместо ада или рая ее ждет следующая долгая и счастливая жизнь, в которой, если случиться, что она родиться женщиной, у нее будет и любящий супруг и множество разнополых детишек. Бог милостив и поэтому у нее будет все, что она искала в этой жизни.
– В душе человека пребывает сам Бог, и сам он наставляет человека своим словом, – говорил старик. – Памятью человек уподобляется Богу Отцу, разумом – Богу Сыну, волею – Духу Святому; Отец – свет, Сын – живот, Святой Дух – покой, Отец – высота, Сын – широта, Святой Дух – глубина. Чувственно Бог существует в природе, а духовно – в человеческой душе.
Люба умерла спокойно. Лицо ее выражало безмятежность спящего младенца.
13:50 – 14:16
Вжимая голову в плечи, Никита поочередно переводил нервный взгляд с одного мужика на другого. Сломаные очки его то и
