Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Французские источники также ничего не говорят о потере знамени (орла). Тем более что гренадерская дивизия Удино, наиболее пострадавшая в бою, не имела знамен. Ее батальоны были сводными формированиями, состоявшими из элитных рот, взятых из полков линейной и легкой пехоты.
Однако современный американский исследователь Скотт Боуден подтверждает взятие русскими войсками орла 40-го линейного полка (дивизия Сюше)[641]. При этом он ссылается на так называемый «Журнал операций 4-го корпуса» (Journal des opérations de 4-e corps)… Это очень странно, так как дивизия Сюше входила в 5-й, а не в 4-й корпус! Боуден к тому же в ссылке не дает шифра архивного документа, хотя везде в других случаях он это делает. Автор этих строк внимательно изучил во французском военном архиве известный журнал операций 4-го корпуса, так же, впрочем, как и журнал операций 5-го корпуса… и ничего о знамени там не обнаружил[642]. Так что вопрос с захваченным орлом остается открытым.
Впрочем, эта история могла возникнуть и совершенно иначе. Дело в том, что батальоны дивизии Удино имели нерегламентированные и нигде не учтенные значки, сделанные мастерами самой дивизии. Они служили тактическими «приспособлениями», ориентирами для сбора и построения батальонов, не имевшими, по крайней мере официально, никакой ценности, хотя внешне могли выглядеть вполне как знамена. Не исключено, что солдаты Багратиона захватили именно такой значок.
Сам князь, возможно, понимая, что это «не настоящее» знамя, не учел его в своем рапорте. Кутузов же, докладывая императору, не стал церемониться и объявил о захвате орла. Понятно и молчание французских источников. Генералу Удино не было никакого смысла докладывать о потере этого нигде не учтенного, официально не существующего знака, тем более что ему, скорее всего, об этом даже не сообщили.
Как бы там ни было, результаты боя весьма отличались от того, на что вправе был рассчитывать французский император. Вместо армии Кутузова, отрезанной от главных сил или, по крайней мере, взятой в плен русской дивизии, лишь полторы тысячи убитых русских и французов.
Наполеон на следующий день проехал по полю кровавого побоища, хмуро взирая на рассыпанные повсюду мертвые тела. «День осветил землю, напоенную кровью, – записал в своем дневнике Фантен дез Одоар, – и показал нам, насколько велики были потери неприятеля и наши. Повсюду валялись трупы, одетые в синее и в зеленое, и в некоторых местах лежали такие кучи, что можно было понять, что здесь произошел самый жестокий бой с тех пор, как порох дал возможность людям уничтожать друг друга, не сходясь в упор»[643].
В этот день у императора были и другие поводы, чтобы быть не в духе. По дороге в Цнайм он получил первые сведения о катастрофе, постигшей французский флот под Трафальгаром.
В частности, поэтому встреча Наполеона со своим шурином была достаточно эмоциональной. Император высказал Мюрату все, что он думает по поводу его манеры командовать авангардом. Под горячую руку попался и Ланн. Неизвестно, что наговорил в сердцах Наполеон своему соратнику и другу, зато в архиве исторической службы французской армии сохранилось письмо, которое на следующий день написал маршал Ланн. Здесь рядом с сухими строками военного отчета стоят фразы, продиктованные чувством искренней дружбы. Необходимо помнить, что императору исполнилось всего лишь 36 лет, столько же было и его маршалу. Оба они были еще молоды, и в их сердцах кипели настоящие страсти.
«Я прошу Ваше Величество позволить мне сказать, что я всю ночь мучился оттого, что вчера видел Вас в плохом настроении. Я боюсь, что это происходит из-за того, что я чистосердечно сказал Вам, насколько устали наши войска. Ваше Величество, Вы должны знать мои чувства, и Вы должны знать, что в моих жилах нет капли крови, которую я не был бы готов пролить за вашу славу. Скажу откровенно, что я переживал так сильно, что если бы гренадеры пошли дальше вперед и встретили бы сопротивление врага, я бы бросился грудью на его штыки»[644].
В тот же день Наполеон ответил другу: «…последний абзац Вашего письма мне было очень тяжело читать. Я упрекаю Вас только в одном – что Вы слишком часто подвергаетесь опасности. И мне вовсе не хочется, чтобы мои лучшие друзья из любви ко мне подставляли себя постоянно под пули. Если я и был сердит вчера на кого-то, то на генерала Вальтера, потому что нужно, чтобы кавалерийский генерал всегда преследовал неприятеля, держа ему “шпагу в спину”. Особенно это касается отступления, и я не хочу, чтобы жалели лошадей, когда можно взять в плен людей… Вы скоро получите мои приказы… Поберегите себя и не сомневайтесь ни на секунду в моей дружбе»[645].
Если упреки, высказанные Ланну, были лишь результатом мимолетного раздражения и затем были начисто забыты, когда император диктовал письмо своему другу, недовольство действиями маршала Бернадотта было куда более серьезным. Дело в том, что первый корпус под командованием Бернадотта потратил двое суток на форсирование Дуная.
По поручению Наполеона Бернадотту было направлено 15 ноября следующее письмо: «Господин маршал, император очень сердится из-за того, что в тот момент, когда принц Мюрат и маршалы Ланн и Сульт сражаются в двух днях пути от Вены, Вы не смогли перевести на другой берег Дуная и одного человека. Ваши солдаты, без сомнения, должны быть недовольны тем, что Вы лишаете их возможности принять участие в славе этого похода»[646]. В результате первый корпус ускорил свой марш, и 17 ноября в тот момент, когда Наполеон встретился с Мюратом, войска Бернадотта подошли к Голлабрунну.
В этот же день, 17 ноября, Наполеон занимался и политическими вопросами. Император французов получил письмо от Франца II, который написал его после встречи с генералом Гиулаем в Брюнне 15 ноября. Письмо было составлено в весьма любезных выражениях, однако австрийский монарх заявлял, что он не может подписать договора без консультации со своими союзником.
Наполеон ответил посланием, где он также рассыпался в любезностях. «Сегодня я желал двинуть мои авангарды на Брюнн, но я остановлю их на весь день, и завтра, и все время, пока Ваше Величество будет оставаться в Брюнне. Моя единственная цель – преследование русской армии для изгнания ее из Вашего государства, и потому я не желаю сделать малейшего шага, который мог бы быть Вам неприятным»[647].
Впрочем, кроме любезностей Наполеон говорил в этом письме о настроениях населения Австрии на территориях, занятых французами, и, конечно же, в самой Вене. «Я хочу только сказать Вашему Величеству, что его моравские земли
