Владимир Набоков: американские годы - Брайан Бойд

Онегин и его юный друг прибывают к Лариным, когда обед уже подан, и их усаживают напротив Татьяны. Онегин замечает глубокое смущение девушки, оказавшейся лицом к лицу с человеком, которому она открыла душу и от которого получила в ответ холодную отповедь. Раздраженный тем, что Ленский вынудил его лицезреть смущение Татьяны и всю эту толпу скучных деревенских соседей, Онегин в 5:XXXI клянется отомстить другу. Несколько погодя, в тот же вечер, он будет флиртовать с Ольгой, отчего Ленский в ярости покинет праздник и на следующий день вызовет Онегина на дуэль — которая завершится гибелью молодого поэта.

Когда Онегин усаживается перед взволнованной Татьяной, наступает, соответственно, ключевой момент романа, но чем меня особенно привлекла данная строфа, так это своей типично пушкинской переменчивостью. В самый разгар этой эмоциональной сцены поэт вдруг снимает напряжение шутливым вставным замечанием о пересоленном пироге, задерживаясь на живом описании праздничных яств, а затем плавно переходит к страстному личному воспоминанию. Краткость и простота царствуют здесь. Пушкин переходит от предмета к предмету без суеты, без глупого пустозвонства — даже когда проявляет присущую ему игривость, — без расточительности, без ошибок. Одно из величайших притягательных свойств Пушкина — то, в котором с ним не способен сравниться ни один поэт, — заключено в ощущении, что ко всему встречающемуся ему на пути он подходит без оглядки, в полной мере вкушает его и, полностью овладев ситуацией, уходит дальше. Несомненно, в этом и кроется секрет того, что Эдмунд Уилсон называет «бесконечной гармоничностью и столь же универсальной беспристрастностью» Пушкина16: в какой-то миг он может разделять с Татьяной и Онегиным затруднительность их положения, в следующий — вдруг перейти к живому описанию праздника, а затем унестись в игривых воспоминаниях к страстным мгновениям собственной жизни, чтобы в следующей строфе вновь возвратиться к хлопанью бутылок и шипенью вина.

Но вернемся к 5:XXXII — пушкинский оригинал с подстрочником Набокова помещен слева; вариант Арндта — справа. Я выбрал для своего подробного рассмотрения Арндта, потому что именно он стал мишенью знаменитой набоковской рецензии, потому что именно его рецензенты Набокова чаще всего избирали для своих сравнений и потому что перевод означенной строфы, сделанный Арндтом, оказался наихудшим из просмотренных. Все разновидности промахов Арндта присутствуют и в других стихотворных переводах, меняясь лишь в пропорции от строфы к строфе, но не исчезая более чем на миг.

1 Of course, not only Eugene | Tatyana's plight, of course, was noted

1 Конечно, не один Евгений | Состояние Татьяны, конечно, было замечено

2 Tanya's confusion might have seen | Not by Eugene alone, but now

2 Смятенье Тани видеть мог; | He одним Евгением, но ныне

3 but the target of looks and comment | Their scrutiny was all devoted

3 Но целью взоров и суждений | Их внимание было целиком посвящено

4 Was at the time a rich pie | То a plump pie that made its bow

4 В то время жирный был пирог | пухлому пирогу, который отвесил поклон

5 (unfortunately, oversalted); | (But proved too salt, alas!) Already

5 (К несчастию, пересоленный); | (но оказался слишком соленым, увы!). Уже

6 and here, in bottle sealed with pitch | In pitch-sealed flasks arrives the heady

6 Да вот в бутылке засмоленной, | В запечатанных смолой флягах прибывает пьянящее

7 between meat course and blancmanger | Champagne 'twixt meat-course and blancmange

7 Между жарким и блан-манже, | Шампанское, между жарким и блан-манже,

8 Tsimlyanski wine is brought already, | And in its wake, in serried range,

8 Цимлянское несут уже; | И в кильватере, в сомкнутом строю

9 followed by an array of glasses, narrow, long, | The glass that slimly, trimly tapers

9 За ним строй рюмок узких, длинных, | Бокал, что стройно, изящно сужается,

10 similar to your waist, | So like your slender waist, Zizi,

10 Подобно талии твоей, | Так похожий на твою тонкую талию, Зизи,

11 Zizi, the crystal of my soul | Heart's crystal, you that used to be

11 Зизи, кристалл души моей, | Кристалл сердца, ты, что была

12 the subject of my innocent verse, | Game for my first poetic capers,

12 Предмет стихов моих невинных, | Игрой моих первых поэтических проказ,

13 enluring vial of love, | Allurement's phial that I adored,

13 Любви приманчивый фиал, | Фиал соблазна, который я обожал,

14 You, of whom drunk I used to be! poured! | Drunk with the wine of love you

14 Ты, от кого я пьян бывал! | Опьяненный вином любви, которое ты подливала!

Прежде всего обратим внимание на то, что начальные строки Арндта разрушают драматизм описываемой ситуации. На протяжении всего «Евгения Онегина» никто, кроме Татьяны и Онегина, не знает и не подозревает, что она испытывает к Онегину какое-то чувство, — не говоря уж о том, что она написала ему письмо со страстным признанием и была отвергнута. Вся соль первого пушкинского четверостишия заключается в том, что, несмотря на слишком очевидное замешательство Татьяны, скрыть которое невозможно, никто, кроме Онегина, его не замечает. Это тайна, связующая только двоих, это миг, когда Онегин проникается к Татьяне едва ли не состраданием. Но в переводе Арндта, как и в переводе Дейч (но не Джонстона, который нередко пользуется находками Набокова), этот легкий переход от «не один Евгений смятенье Тани видеть мог» к «было замечено не одним Евгением», этот рядовой промах в передаче контекстуального смысла модального глагола, видоизменяет драму Пушкина. К тому же он обращает в бессмыслицу весь последующий рассказ. В Главе 6: XVIII Пушкин размышляет о Ленском накануне роковой дуэли: «Когда б он знал, какая рана моей Татьяны сердце жгла!» Иными словами, если бы Ленский знал о ее любви к Онегину, возможно, он никогда бы не бросил ему вызова. И позднее, в Главе 7:XLVI: «…и тайну сердца своего… хранит безмолвно между тем, и им не делится ни с кем». Если бы единственный миг смущения на именинах выдал ее, она не была бы той Татьяной, которую мы знаем теперь, способной таить свой страстный секрет с такой хладной обдуманностью и с таким нерушимым самообладанием.

Строка 3. «Their scrutiny» («их внимание»): в Арндтовом контексте это относится к Татьяне и Евгению. На миг кажется (у Арндта), что, пока все приглядываются к смятенной Татьяне, сами Татьяна и Евгений уже перешли к внимательному изучению пирога. Тут нет никакой логики, и читателям приходится самим решать, что же все-таки происходит.