Польское Наследство - Владимир Романовский

— Заедем в крог? — предложил Гостемил.

— Какой еще крог. Видел бы ты себя теперь. Тебе еще по крайней мере неделю лежать надо, а если ходить, то только по дому и по двору, глупо улыбаясь. Надо бы тебе устроить спальню в первом уровне. Как ты с лестницы спустился?

Хелье вывел сани из детинца и, круто повернув, выскочил в Думный Проулок. Придерживая топтуна, он сделал еще один поворот — который в ночь битвы Гостемил проглядел — и, проехав какими-то закоулками, вскоре вырулил на Улицу Лотильщиков.

— Что ты делал у князя? — спросил он.

— Умозаключения.

— Не понял.

— У князя я делал умозаключения.

— Ага. И до чего ж ты там, у князя, доумозаключался?

— Пора мне из Киева уезжать.

Хелье внимательно на него посмотрел. Сани качнуло.

— Эй, ты, лошадь, не буйствуй! — крикнул Хелье. — Сволочь какая… Уезжать из Киева? Зачем? Тебе мое гостеприимство не всласть?

— Твое меня устраивает. С олеговым семенем у меня разногласия, только и всего.

— Ага.

— А в первый уровень ты хочешь меня переселить, чтобы я криков по ночам не слышал за стенкой?

— Каких криков?… О, листья шуршащие…

Гостемил хмыкнул.

— Отстань, — сказал Хелье. — Она хорошая. Глупая. И милая.

— Кто такая?

— Орвокки.

— Как?

— Зовут ее Орвокки.

— Чудь?

— Да. Она меня вытащила из пекла, когда на пристани загорелось… А загорелось потому, что Орвокки в жестянках дыры делала по моей просьбе.

— А откуда она там взялась, на пристани?

— Караванщик запоздалый товар привез. И знаешь, Гостемил, из всех рабов, которых я слезно упрашивал помочь, только две девки согласились. Остальные разбежались кто куда. Я их не виню. Именно благодаря походу нашего князя чудь оказалась в караване. Одна девка погибла. А Орвокки… В общем, когда она дырявила очередную жестянку, застряла у нее пика, так она обеими своими ноженьками чудскими упиралась, выдергивала пику — тут на нее было и навалились… да… А когда грохнуло, я лежал на спине, думал — всё, кауса финита эст, вдруг чувствую — тащат меня куда-то. Потом еще сражался зачем-то… впрочем… Потом мы тебя отволакивали домой. Я побежал за лекарем, он в подвале прятался на Улице Рыжей Травы, его там скоги обхаживали. Привел, вернулся на пристань. Черных к тому времени уже оттеснили, иду, смотрю — сидит она. Слякотно, холодно, потоп, а она сидит себе, привалилась к поваленному забору. Я подошел — как живешь, спрашиваю, сносно? А Орвокки — из нее слова не вытянешь. Сидит, дрожит всем телом, не от страха, а от холода. Подняться не может. И так мне обидно сделалось, Гостемил, не передать! Кругом ухари машут железом, орут чего-то, а девушка, обеспечившая светлейшему князю проход на пристань, сидит под ливнем, зубами стучит, и никому больше не нужна.

— Познакомишь? — спросил Гостемил, расчувствовавшись.

— Конечно.

— Хелье, друг мой, — сказал Гостемил. — Мне неудобно тебя просить, но, очевидно, это необходимо.

— Валяй. Случилось что-то?

— Да. Я обещал одному человеку… дал обещание. И не могу его сдержать. Поговори с… — Гостемил втянул воздух носом, сжал зубы. — Поговори с князем.

— О чем?

— Я обещал Свистуну, что…

— О! Ты Свистуна схватил и доставил князю, да? Я, когда мне сказали, не знал, верить ли ушам.

— Да, да, помолчи.

— Но ведь…

— Помолчи ты! Слушай. Я обещал ему, что в случае благоприятного исхода битвы, за помощь, оказанную им, он получит свободу.

Хелье завел сани в палисадник, остановил перед крыльцом, и повернулся к Гостемилу.

— И князь отказал, — сказал он.

— Да.

— Понятно, почему.

— Он издает законы, и он…

— Глупости, — сказал Хелье. — Князь просто ревнует. Его можно понять. Тем не менее… Вот только не знаю, нужно ли с ним говорить. По-моему, уговоры не помогут.

— Хелье, я…

— Не бойся, Гостемил. Ты похитил Свистуна прямо из Семидуба. Из узилища в детинце похитить его проще, а двери высаживать и охрану держать на почтительном расстоянии я тоже умею. Может, не так лихо, как ты, не в таком дилетантском упоении, но умею.

Гостемил засмеялся.

— Я не имею права тебя об этом просить, — сказал он. — Просто — поговори с князем.

— Нет смысла.

— Поговори. Прошу тебя.

— Ладно, поговорю.

В сенях их встретила Астрар, радостная, суетящаяся.

— Болярин, болярин, вернулся! Без шапки! Как я рада тебя видеть, болярин!

— Да, а где же телец? Вернувшихся полагается кормить тельцом, — заметил Гостемил. — Шапку я потерял в пути, и посох тоже. Прошу меня не пилить за это! Я ранен и страдаю.

Малую гостиную под руководством Хелье (и под насмешливым взглядом Гостемила) переоборудовали в подобие спальни, затащив туда ложе. Гостемил настаивал, что есть будет в столовой со всеми и просил ему не дерзить и не перечить, иначе он набьет всем морду.

Астрар носила плошки и кувшины из кухни в столовую, суетясь. Ширин, заспанная, со все еще подбитым глазом (синева и желтизна постепенно уходили, но вид у девушки был тот еще), не очень понимая, что это все болтают и шумят, села на скаммель и указала Астрар, что вообще-то для вина нужна другая кружка, а не та же, из которой воду пьют. Астрар, недолюбливающая Ширин, сказала — «Пойди да возьми сама, у меня не двадцать рук», и села во главе стола. Гостемил велел ей переместиться, поскольку во главе стола должен сидеть хозяин. Хозяин же, подумав, сказал, «Я сейчас», и через некоторое время привел за руку слегка упирающуюся Орвокки и усадил рядом с собой. Орвокки тут же потупила глаза, положила руки на колени и ссутулилась. Хелье что-то сказал ей на ухо, она испуганно на него посмотрела, но распрямила спину.

Совершенно белесая, безбровая, с круглыми глазами и большими губами, Орвокки украдкой оглядела каждого присутствующего в отдельности, и тихо сказала:

— Здравствуйте, — вытягивая каждую гласную.

— Здравствуй, здравствуй, — ворчливо откликнулась Астрар.

Ширин пожала широким плечом.

А Гостемил, улыбаясь радушно, сказал:

— Здравствуй, Орвокки.

Она испуганно на него посмотрела.

Хелье похвалил кулинарные способности Астрар, она покраснела и сказала, «Да ладно, чего уж там, хорла…»

Вошли возницы, увидели, что Астрар сидит со всеми за одним столом, и сунулись было присоединиться, но Гостемил посмотрел на них так странно, что они тут же ретировались.

— Ширин, если не хочешь есть, давай плошку сюда, мне больше останется, — заметила Астрар.

— Зови меня Елена, — ответила Ширин суровым голосом.

Астрар скривила губы.

— А скажи, Орвокки, тебе нравится киевский рассвет? — спросил Гостемил.

Она снова испуганно уставилась на него.

— Многие любят смотреть на рассвет с Горки, — продолжал Гостемил. — Но это слишком банально. С пристани тоже банально. А вот если от этого дома дойти до реки и повернуть не к пристани, а на север, и пройти пол-аржи, то есть там такой бугорок, симпатичный. И получаются красивые отсветы, а город по правую руку освещается, если небо чистое, эффектно, с плавными такими тенями на домах, и тени прозрачные.

Орвокки, очевидно не привыкшая к светским разговорам, смотрела завороженно на Гостемила.

— Что ж ты, Хелье, не показал девушке рассвет до сих пор, — пожурил друга Гостемил.

— А так, — Хелье сделал неопределенный жест. — Мне, знаешь ли, все эти красоты…

— Медведь ты шведский. Как был медведь, так и остался. Смоленск твой — та же Швеция.

— Он не медведь, — Орвокки неожиданно вступилась за Хелье, и густо покраснела.

— Это я в переносном смысле, — объяснил Гостемил.

В дверь постучали. Астрар пошла было открывать, но Хелье ее остановил.

— Сиди, сиди.

Астрар не возражала. Было очень вкусно.

Хелье распахнул входную дверь и даже отступил на шаг, так удивился.

— Жискар! Вот уж кого не… Здравствуй. Заходи.

— С твоего позволения, хозяин.

— Какое еще позволение! Заходи, шапку и сленгкаппу кидай на ховлебенк, мы тут хвестуем неурочно, присоединяйся.

Жискар прошел вслед за Хелье в столовую.

— Вот, кто не знает, — сказал Хелье, — знакомьтесь. Это Жискар, а это — Елена, дочь Гостемила, и Орвокки, и Астрар.

Жискар поклонился.

— Здравствуйте. Гостемил, я не по поручению князя.

— Рад это слышать.

— И даже, — сказал Жискар, садясь, — не для того, чтобы предупредить тебя о немилости…

— Какой еще немилости? — подозрительно спросил Хелье. — Гостемил! Что ты сказал князю?

— Подожди, Хелье. Ага, у вас тут и вино есть! — Жискар сам налил себе из кувшина, пригубил, сказал, — Превосходно! — и пригубил еще. — Я, собственно, пришел, чтобы попросить прощения за свою незавидную роль в этом деле. За поведение Ляшко. И за поведение князя. Пришел по собственному почину.