Шизофрения - Наталия Вико

— Что «невозможно»? Ну, где там Питер? — нетерпеливо поинтересовался Пал Палыч. — А то времени может не хватить.

— Значится, так…— Онуфриенко помедлил, подбирая слова. — Так, значится… — обвел всех ошеломленным взглядом. — В общем… Питер не придет…

— А почему? — поинтересовалась Норка. — Передумал? А я-то думала, может у него фотоаппарат есть, — растроенно протянула она.

— Питера больше нет… — мрачно проговорил Онуфриенко. — Упал в шахту лифта. С шестого этажа. Двери открылись, а лифта не было…

Марина ахнула и побледнела.

— Я чувствовала. Это жертва… — едва слышно выговорила она.

— И что же теперь делать? — жалобно проскулила Норка. — Может, не пойдем, а? Тем более, я фотоаппарат не взяла, — некстати вспомнила она.

Все посмотрели на Онуфриенко.

— Ничего менять не будем, — жестко сказал тот. — Питеру мы помочь уже не сможем. — Надо идти в пирамиду и делать… то, что запланировали…

— Досточтимый Магистр, американца мы задержали, но Астролог все-таки пошел в пирамиду.

— Она тоже?

— Да. И еще трое.

— Ну, что ж. Каждый сам выбирает путь. Наша группа готова?

— Уже сидят в автобусе.

— Пусть выдвигаются к плато. Помните, мне нужна только мадам доктор…

В отсутствии людей слабо освещенная Камера Царя показалось другой — и потолок повыше, и само помещение — просторнее. Душно не было, наверное, потому, что мысли о недостаточной вентиляции Александра начала старательно отгонять еще перед входом в пирамиду. Психотерапия помогла. Да и думала всю дорогу о другом. О Питере.

Обошла саркофаг, проведя ладонью по неровным краям.

«И что дальше? Что я должна делать? — подумала она недоуменно — Онуфриенко с Норкой в нижней камере. Он вчера сказал, что оттуда войдет в подземный Осирион под пирамидой и попробует поднять гроб Осириса. Уточнил, наверное для меня, что не в физическом смысле, а в астральном. Пал Палыч с Мариной — в Камере Царицы. Ждут, пока Сашечка передаст им виртуальный гроб. А уже они должны поднять его в Камеру Царя. Когда же я спросила о своей роли, Сашечка загадочно улыбнулся и посоветовал слушать пространство, которое само подскажет и… ничего не бояться».

Александра опустилась на каменный пол и прислонилась к стенке саркофага. Отпила несколько глотков воды из пластиковой бутылочки, которую прямо перед входом вручил ей Онуфриенко, с настоятельной рекомендацией себя не мучать и обязательно попить, когда доберется до Камеры Царя. Вода имела странный горьковатый привкус. Сидеть было неудобно, тем более, что не понятно, надо ли вообще сидеть, а если надо, то — как долго? И что там Онуфриенко заливал о пространстве, которое само все подскажет? Никаких подсказок не слышно. Только тишина — непривычная, гнетущая и давящая многометровой каменной толщей. Решила подумать о чем-нибудь отвлеченном, но не удалось, мысли как завороженные возвращались в Камеру Царя.

«А может, я сейчас сижу на том самом месте, где когда-то сидел Наполеон? — подумала она. — И так же, как он когда-то, ожидаю откровений и прозрения? Ведь Наполеон до конца жизни никому не открыл, что же привиделось ему тогда — при посещении пирамиды во время египетского похода. А ведь было что-то, глубоко потрясшее его! Было! Предполагают, что он увидел свое будущее. Увидел и не попробовал изменить? Наверное, попробовал, ведь у него не было страха. Но смог ли он изменить предначертанное? А если даже и смог — значит именно это была его судьба», — подумав это, Александра даже улыбнулась, потому что никогда раньше не считала себя фаталисткой. — Бедный Питер, — переключилась она, снова вспомнив о происшествии. — Мог ли он подумать, что сегодняшнее утро для него будет последним? Как могло случиться, что он упал в лифтовую шахту? Ведь он, похоже, был жизнелюбом и вряд ли решил покончить с собой».

Свет в камере вдруг замигал, будто сомневаясь, стоит ли гореть дальше, потом погас, но через секунду зажегся снова.

— Чубайса на вас нет, — хмыкнула она, но угроза не подействовала. Даже наоборот. Светильники на мгновение ярко вспыхнули, а потом решительно погасли.

«Что за колдовство такое? — даже развеселилась Александра. — Стоит произнести имя главного энергетика и свет гаснет, вместо того, чтобы загораться».

Впрочем, веселилась она не долго. Просидев всего пару минут в полной темноте, почувствовала себя совсем неуютно.

«Только этого не хватало, — забеспокоилась она.— Теперь-то уж точно придется здесь сидеть до прихода Онуфриенко или Пал Палыча. В темноте отсюда не выбраться».

Вслушиваясь в тишину, подождала еще немного в надежде, что свет загорится снова, но местный электрик, видно, загулял. Наверное, как обычно, в паре с сантехником.

«Полная темнота, смешанная с полной тишиной — коктейль не для слабонервных. Хотя Сашечка, там — в своей нижней камере — скорее всего, только обрадуется и решит, что это — знак, а не просто перебои электроснабжения. К тому же, он не один, а с Норкой, которую не известно зачем притащил сюда. Интересно, что сейчас делают Пал Палыч с Мариной в Камере Царицы?»

Подождала еще немного.

«Пространство подсказывает, что надо зажечь свечу», — наконец решила она, достала из кармана свечку в круглой алюминиевой подставочке, которую предусмотрительный Онуфриенко дал ей «на всякий случай» перед входом в пирамиду, и чиркнула зажигалкой. Подрагивающий огонек раздвинул темноту и затрепетал отсветами на каменных стенах, отчего стало спокойнее.

«Хотя вряд ли Наполеон сидел, — пришла в голову рациональная мысль. — Наверное, лежал. Надо туда лечь, — Александра поставила свечу на край саркофага, залезла во внутрь, кончиками пальцев нащупала дно, осторожно легла на спину, скрестила руки на груди, и замерла. — Тишина и покой… — умиротворенно подумала она и прикрыла глаза, потому что, кроме каменного потолка смотреть все равно было некуда. Оставалось только размышлять и ждать неизвестно чего…

«Твой мир — это не то, что вокруг тебя и не то, что за окном. Настоящий мир — внутри тебя, и он гораздо больше. Чтобы увидеть этот внутренний мир, надо избавиться от влечений и впечатлений внешнего мира, которые всего лишь миражи. Внутренний мир нужно искать, как сокровище». «Это Онуфриенко говорил, или мне самой пришло в голову? — подумала она. — Интересно, сколько людей перебывало здесь за тысячелетия и участвовало в мистериях? Туристы, которые лезут сюда из любопытства, понятно, не в счет. Онуфриенко рассказывал о Великих Посвященных, которые вынесли отсюда знания, чтобы отдать их людям. И всех их сюда вело не просто любопытство, а желание прикоснуться к великой тайне. Впрочем, туристов тоже. А я здесь зачем? Экспериментаторша! — она усмехнулась. — И сколько мне так лежать? — подумала она, напрягая слух и пытаясь уловить хоть какие то звуки. — Темнота и тишина… И даже никакой приблудной кошки, — вспомнила недавние парижские приключения. — Нет, просто так лежать в темноте невыносимо», — она глубоко вдохнула воздух.

— Ра-а-а… — негромко протянула, сама не зная, почему.

«Ра-а-а…» — немедленно, хотя, показалось, недоверчиво ответило пространство.

Александра еще раз сделала глубокий вдох и снова уже громче произнесла нараспев:

— Ра-а-а…

«Ра-а-а…» — стены снова собрали звук и вернули к ней.

— Ра-а-а… — вновь пропела она уже совсем громко, прислушиваясь к тому как звук ее голоса перемешивается со звуком, отраженным от стен, колеблется, вибрирует и словно наполняет ее саму энергией и светом, проникающим даже сквозь опущенные веки.

Она открыла глаза. В камере было по-прежнему темно. Полежала немного молча и снова закрыла.

— Ам-м-м-о-н-н-н… — нараспев произнесла она пришедшее в голову магическое имя бога. Звуки волнами поплыли по камере, отражаясь от стен и как будто усиливаясь.

— Ам-м-м-о-н-н-н… — снова повторила она, растягивая звуки и все больше увлекаясь этой забавной игрой, как когда-то в детстве в лесу, сложив ладошки рупором у рта, кричала «Эй-й-й», вслушиваясь, как эхо перекатывается по верхушкам деревьев и убегает в неизведанную и оттого манящую даль.

— Ом-м-м… Ан-н-н… Ом-м-м… Ан-н-н… — импровизировала она, вспоминая звуки, которые издавал Онуфриенко во время медитации. Ей показалось, что звуки, один — словно направленный наружу, в пространство, бесконечный и всеобъемлющий, а второй — нисходящий, проникающий вовнутрь, начали жить своей собственной жизнью, перекатываясь по камере и превращаясь в почти неслышимые вибрации.

— Хум-м-м…— протянула она и голова вдруг стала ясной, мысли, будто угомонившись, начали замедляться, а потом и вовсе как шелуха, отлетели в сторону, в теле появилась необычная легкость, такая, будто его не было вовсе…

«Се-ши-ши, се-ши-ши, се-ши-ши…» — вдруг донеслось до нее ритмичное шуршание… Или подрагивание колец на хвосте гремучей змеи?!