Земля надежды - Филиппа Грегори

— У Джонни теперь новый герой, — Эстер улыбнулась мужу.

Она просматривала в повозке покупки — все ли он купил, а кухарка относила проверенное в кухню.

— Он горой стоял за принца Руперта, а теперь этот Монтроз.

— Говорят, никто никогда его не поймает, он скачет по горам, как олень! — продолжил Джонни. — Ковенантеры никогда не сумеют схватить его, он слишком проворный и умный. Он знает все горные тропы. Когда они ждут его в одном месте, он исчезает в горах, а потом атакует их совсем с другого направления!

— Если описывать его подвиги, как в балладе, то все кажется таким легким, — трезво заметил Джон. — В реальности все происходит не так скоро. И настоящие поражения заставляют людей по-настоящему страдать.

В ответ Джонни лишь покачал головой — его невозможно было переубедить. Но позже, летом, он все-таки познал горечь поражения. День 25 июня[30] он провел на маленьком озерце, в своей лодочке, бесцельно кружа по озеру. Оксфорд — город короля — сдался, а принца Руперта, любимца двора, надежду роялистов, самого лихого, самого обаятельного, самого красивого генерала за всю войну, отправили в ссылку, и ему никогда не будет позволено вернуться в страну.

В сумерках Эстер спустилась к озеру посмотреть, как там Джонни. Становилось прохладно, в камышах у дальнего берега пруда квакали лягушки. Летучие мыши, как ночные стрижи, кружились и падали, хватая танцующую над серой водой мошкару. Она увидела маленькую лодочку с веслами в уключинах и Джонни, скорчившегося на корме. Его длинные ноги свисали через борт, каблуки сапог доставали до воды, за ними тянулась рябь, будто из-под воды выпрыгивали рыбки.

— Плыви сюда, — мягко позвала она, ее голос разнесся над неподвижной водой. — Плыви сюда, Джонни. Война окончена, и этому нужно радоваться, а не печалиться.

Маленькая скорчившаяся фигурка в лодке оставалась неподвижной.

По дорожке подошел Джон и встал рядом с Эстер.

— Он не хочет возвращаться, — огорчилась она.

Джон взял ее за руку.

— Вернется.

Джон попытался увести Эстер, но она не хотела уходить.

— Он все это время так обожал принца Руперта. Когда Руперт сдал Бристоль, он проплакал всю ночь.

— Проголодается и вернется, — сказал Джон. — Есть преданность и любовь, но есть и желудок тринадцатилетнего мальчика. Скоро вернется.

Он заговорил громче.

— На ужин у нас сегодня клубника. А еще кухарка напекла к клубнике марципанового печенья. Сливки у нас есть?

— Да, да, — отчетливо проговорила Эстер. — Телячьи котлетки с йоркширским пудингом и жареной картошкой… и салат с перцем.

На заштилевшей лодке обозначилось еле заметное движение.

Джон решительно взял Эстер под руку и потащил прочь от берега.

— Мне не хочется оставлять его одного здесь, — прошептала она.

Джон хмыкнул.

— Если он не вернется домой к моменту, когда ужин будет стоять на столе, можешь послать меня сплавать к нему, — сказал он. — Обещаю.

Джон мог легко отнестись к отчаянию Джонни по поводу ссылки принца Руперта, но мысль о том, что король оставался в Ньюкасле, в руках шотландцев, преследовала и его. В июле пришли известия о том, что посланцы из Англии пытаются убедить короля прийти к договоренности с парламентом и что все это время над королем работали, чтобы он подписал договор с шотландцами.

— Если он не сможет договориться ни с англичанами, ни с шотландцами, то что же с ним будет? — спросил Джон у Эстер. — Он должен отказаться либо от своей армии, чтобы вернуться домой, в Англию, либо от своей религии, чтобы тогда присоединиться к шотландцам. Но он не может просто ждать и ничего не предпринимать.

Эстер ничего не ответила. Она думала, что король как раз очень даже может ждать и ничего не предпринимать, пока королева ведет за него кампанию во Франции, Монтроз рискует своей жизнью и жизнью своих солдат в горах Шотландии, а Ормонд[31] пытается прорваться через лабиринт самообмана королевских интриг в Ирландии.

— Если бы ирландцы перешли на его сторону, присоединились бы к Монтрозу и стали сражаться за короля… — предположила она.

Джон бросил на нее быстрый раздраженный взгляд.

— Католики и шотландцы? — переспросил он. — Стали бы сражаться за протестантского короля? Ирландская армия? Такой союз и полдня бы не продержался, а страна никогда бы его не простила.

— А он и в самом деле протестантский король? — осторожно спросила Эстер.

Джон уронил голову на руки.

— Никто теперь уже не знает, во что он верит и что защищает. Как все могло докатиться до такого?

— А во что веришь ты сам? — спросила его Эстер. — Ты всегда был против двора и католиков.

Джон устало пожал плечами:

— Я уехал в Виргинию не только потому, что не хотел убивать англичан. Я уехал, потому что разрывался на части. Я служил королю, и мой отец служил королю или его слугам всю свою жизнь. Я не могу просто отвернуться от него и притвориться, что его безопасность мне безразлична. Отнюдь нет. Но все равно он не прав, и он не прав с того самого момента, когда…

Джон помолчал.

— Когда он ввел своих солдат в палату общин, — сказал он. — Нет, еще раньше. Когда он позволил этому безумцу, герцогу Бекингему, руководить страной. Когда он взял в жены католичку и завел от нее католических детей. С того самого момента, когда он, отказавшись внимать своим советникам, твердо решил из короля стать тираном.

Эстер ждала.

— Я хочу, чтобы королевство освободилось от его тирании, я всегда этого хотел. Но мне не нужно королевство без него. Или без его сына. Есть в этом хоть какой-то смысл?

Эстер кивнула и перешла к гораздо более насущному предмету разговора:

— Может, пора распаковать редкости?

Джон коротко рассмеялся.

— Ты думаешь, мир уже наступил? При том, что король до сих пор в Ньюкасле и отказывается прийти к соглашению с собственным парламентом?

— Я не думаю, что наступил мир, — спокойно ответила она. — Но если мы сможем показывать редкости и приглашать людей заглянуть в наш сад, посмотреть растения из Виргинии, то мы заработаем хоть какие-то деньги уже этим летом. А мы все в долгах, Джон. Всем жилось нелегко в эти военные годы, и сейчас мы зарабатываем не больше нескольких шиллингов в месяц.

Он встал с кресла.

— Пойдем посмотрим на это дерево, — сказал он.

Они стояли перед высокой вишней. Ей было не очень приятно расти перед дверью ледника, и поэтому весной на ней распустилось лишь несколько цветков. А из них образовалось только несколько зеленых вишенок, которые тем не менее вполне могли созреть и налиться соком.