Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада"

Добрыня стоял прямо перед ним. И смотрел — на него.

Это был очень странный взгляд. На секунду Зайцеву даже показалось, что он что-то делает не так — но, с другой стороны, никаких замечаний не поступало, а студенты продолжали спокойно работать. Значит, если Илья Александрович был напряжен, то не из-за того, как проходило занятие. От умиротворения на лице не осталось и следа — богатырь гладил бороду, хмурил брови, а взгляд его был направлен прямо на грудь или живот Сереги, полз даже ниже… Поднятую к лицу руку Добрыня поддерживал под локоть другой, и Зайцев заметил, что там, в ладони, что-то прячется. Что-то похожее на небольшую открытку. Это совершенно точно была последняя валентинка — рисунок внутри стало видно, когда Илья, продолжив свое движение по кругу, заглянул в нее, а потом он оказался за спиной Сереги, и надо было быть полным дураком, чтобы не понять — Добрынин сличает изображение, сравнивает видимую на рисунке часть татуировки. У Зайцева пробежался холодок по спине, поясницу тянуло, а на лице проступил румянец. Вот теперь, сзади, он точно должен был узнать Серегину фигуру и родинку, точнее, родимое пятно на ягодице. Оно по забавному стечению обстоятельств — как определял ее сам Серега — было похоже на сердечко с опухолью. Да и татуировку его узнать было крайне несложно, ибо на пояснице птицы были меньше, а к оси тела и ягодице тянулись колкие черные ветви, в которых скрывались пернатые.

Зайцев задумался не на шутку, когда Добрыня там за спиной и затих. Начали посещать неприятные мысли о том, что преподаватель в нем разочаровался окончательно, что Серега как-то неуместно приукрасил свое тело на рисунке, что сейчас богатырь как замахнется! И останутся от Сереги рожки да ножки. Сердце в груди заходилось почти что в аритмии, и Зайцев внезапно ощутил, что дрожит. Но когда Добрынин вынырнул с другой стороны и скомандовал «Поворот!», все стало по-прежнему: добрая улыбка, приподнимающая завитые усы, внимательный и ласковый прищур. Открытки в его руке уже не было.

— Сергей, все в порядке? — спросил Илья Александрович, вновь смотря только в глаза и никуда больше.

— Да, — Серый сглотнул. И, казалось, этот отвратительный звук заглушил любые другие, которые порождала работа окружающих его людей. Зайцев злился, а неизвестность плавила его. По Илье Александровичу сложно было что-либо определить, и сколько ни смотри, этот хитрый черт совершенно ничего не выказывал. — А что-то не так?

— Я заметил, ты дрожишь. Если замерз, то мы можем позволить себе десятиминутный перерыв. Как раз половина пары уже прошла, а ребята все успевают… — и тут взгляд Добрынина вдруг снова упал — не вскользь, не мимо тела, а прямо до пупка; расфокусировался там… Но стоило Сереге только моргнуть, и на него смотрели снова — глаза в глаза. Илья Александрович чуть склонил голову вперед и набок, всем своим видом вопрошал — но только ли то, что озвучил?

— Просто немного устал… Затекло все. Ничего такого, — сбивчиво ответил Зайцев. Тело его реагировало странно. Так ярко и необычно отпечатывался на коже каждый взгляд преподавателя, что Серый на мгновение задумался, не накрутил ли он лишнего. Может, все чисто? Может, Илья Александрович не имеет в виду ничего иного? Может ли быть такое, что напряжение Серега создал себе сам? А не значит ли это, что он фантазирует? И ему нравится ощущать себя под суровым взглядом мужчины? И почему он не видит больше ничего в аудитории, кроме Добрынина? Воздух сперло, и дрожь усилилась. Серый ощутил, что внизу живота появляется тяжесть, а ноги становятся ватными. Он прикрыл глаза, набирая в грудь побольше воздуха, возвращая себе самообладание…

Вдруг Добрынин сорвался с места и быстро зашагал к свободному стулу неподалеку, на котором оставил халат. Хлопнула ткань в воздухе, и прежде чем Зайцев успел что-то сообразить, его уже укутали и спустили на пол.

— Перерыв! Отдохните, погуляйте пока, — без нажима предложил Илья Александрович второкурсникам, проводя Серегу за ширму. Зайцеву стало неловко, он смущенно прятал взгляд и зябко кутался в одежду. Он ожидал, его предупреждали, но во всем этом помимо физики было что-то еще. Серый не мог поверить, что у него может встать от чужого взгляда. Но, казалось, никто ничего не заметил. Да и Добрынин успел укрыть его.

Уже за ширмой Илья усадил Зайцева на стул, а сам устроился рядом. Он не выглядел обеспокоенно или сердито — всем видом пытался показать, что такое в порядке вещей.

— Ты молодец. Хорошо стоишь, просто перенервничал. Расслабься сейчас. Хочешь воды, чаю, «Новопассита»?

— Вас… — промямлил Серый. Тут же прозвучал шлепок от пощечины, которую Зайцев прописал сам себе. — Ва-а-а… вообще ничего не надо, спасибо. Это несложно, все в порядке. Крутая реакция, — ухмыльнулся Серый, собирая полы халата и укладывая их на самом причинном месте. — Прямо спаситель.

— Ну, варились, знаем, — усмехнулся Добрынин, никак не прокомментировав оговорки. — Еще сорок минут продержишься?

Вопрос был скорее риторическим. Серый, конечно, кивнул и отправился отрабатывать оставшееся время. Дальше все было как по струнам: халат отдал, в позу правильную встал, абстрагировался. Серый только краем глаза наблюдал за Ильей Александровичем, пытаясь осознать, что именно он видел. Был ли это взгляд человека, который все понял? Но даже если и нет, думал Серега, с валентинками он будет завязывать. Его испугала собственная реакция на преподавателя, он не хотел никого серьезно подставлять, не хотел навязываться и мешать жить. «Ну, раз нет, то нет. Просто не гей. Это был максимум того, что я мог придумать», — уверял себя студент, разворачиваясь, когда поступила команда.

В следующий раз они с Ильей Александровичем опять встретились в понедельник. Часть занятия была посвящена приготовлению глазури и обжигу — Добрынин предлагал попробовать заранее на отдельных изделиях, чтобы не отвлекать ребят от главного проекта и чтобы потом они по незнанию не испортили свою работу. Богатырь трогательно размешивал белесую жижу в ведерках: одна была молочного цвета, другая — сероватого, третья — светло-коричневого. Рецепты Добрынин давал под запись, а потом на готовом кувшине показывал, каких естественных рисунков можно добиться, смешивая глазури на изделии.

— Это — кульминация вашей работы, — рассказывал он глубоким, бархатистым тоном, размахивая кистью и разбрасывая брызги на толстые бока сосуда. Несколько капель попали на лицо Ильи, стекли по бороде, вырвав из гортани преподавателя неопределенное урчание. И все бы ничего, но, вытираясь, он бросил какой-то испытующий взгляд на Серегу, — а через секунду разулыбался: — По-прежнему грязной работы. Но вы же знали, куда шли.

«О, господи, почему это так похоже на…» — думал в этот момент Серега, во все глаза глядя на то, как широкой ладонью Добрынин стирает с бороды оставшиеся красивые белесые капли. Они размазывались по волоскам и засыхали, подобно седине, и казались почему-то теплыми. Или теплым был уже сам Зайцев? Серый прикусил губу, заскулил про себя (вслух было бы неприлично), а потом упал лицом на холодную парту, тем самым остывая. Слава богу, в экстравагантных выходках главного хулигана уже никто не искал никаких третьих смыслов, ибо Серый странно вел себя всегда. Это играло ему на руку. Это же, возможно, сделало его просто глупым и несерьезным в глазах любимого преподавателя. «И что это за взгляды?» — осуждающе смотрел на Добрынина Зайцев, когда смог подняться. Если он сделал это всерьез — то явно играл на чувствах Серого. Если последний придумал это — то у него очень странные фантазии…

И либо Добрыня был все же хитрее, чем казалось поначалу, либо виной всему больные мысли Сереги, но больше ничего двусмысленного на паре не происходило. Илья Александрович, как всегда, был миролюбив, каждому уделял внимание, каждого направлял. А по итогам занятия отметил отеческим похлопыванием по плечу даже не его, Серегу, а Викторию. И это задело Зайцева не меньше, чем странные видения сегодняшнего дня.